ОДНАЖДЫ В ОТЕЛЕ АВРОРА. Борис Дмитриевич Дрозд

И, поверь, ни одна душа не сможет меня разубедить в этом.

      -Ты и мне так сильно веришь?

      -Тебе-то как раз больше всех верю.

      -Неужели, Олг, правда, так веришь? – Она сжала его руку у локтя.

      -Верю, Ольгуша, раз люблю, значит, верю, иначе я бы просто не смог…

      -Доверяй, но проверяй, – тихо, не глядя на него, проговорила она. – Говорят, женщинам верить нельзя.

      -Мало ли что говорят! Я счастлив, Оля, очень счастлив, и это главное! Я от этого своего счастья чувствую в себе такой душевный подъем, такие силы, такую жажду творить и работать, что горы могу своротить. Я и сворочу горы!

      -Вот ты всё говоришь, красота, красота, – после некоторого молчания начала она, – а что же, по-твоему, Олг, красота? Как ты думаешь?

      -Ну, наверное, это всё, что возвышает душу, делает её чище, совершеннее, – всё то, что ведёт к Богу, к спасению, я так думаю…В этом смысле я и понимаю мысль о том, что красота спасёт мир…

      …Уезжал он на Шикотан в сильной тревоге за неё и свою любовь. В последние два месяца их встречи резко сократились. Оля всё ссылалась на страшную занятость, – и когда он, убежав с одной пары у себя в институте, приезжал к ней в университет, чтобы лишний раз повидать её, то находил её усталой, разбитой, изможденной. А иной раз она даже пропускала занятия. Всё время говорила:

      -У мамы срочная работа, я ей помогала, просидели всю ночь.

      Они перестали видеться встречаться в субботу и в воскресенье, потому что она предупреждала в пятницу:

      -Олг, у мамы опять срочная работа, я буду помогать, не звони и не приходи.

      Он умолял:

      -Оля, ну я посижу в уголке молча».

      -Нет, Олг, если ты будешь присутствовать, мы будем отвлекаться.

      -Оля, что за срочная работа такая? Зачем вам с мамой надо надрываться по выходным?

      -Да? А между прочим у мамы шубы нет, надеть нечего, в театр не в чем выйти! А между прочим, она ещё не старая, ей только сорок лет, и ей о личной жизни надо подумать.

      Перед этими её доводами он отступал: она брала с него слово, что он не будет звонить, и они расставались до понедельника.

      Её мать Нина Сергеевна, переводчица и одновременно машинистка в каком-то НИИ, печатавшая переводы с английского, французского и немецкого, – часто брала работу на дом и по целым дням, а то и по ночам сидела за столом, в табачном чаду, – эта худенькая женщина, стригшая коротко волосы, очень много курила, пила кофе крошечными глотками из миниатюрной чашечки, невесело, с налётом горечи улыбалась, скорее даже усмехалась, а не улыбалась, даже когда рассказывала что-то очень смешное, – и во всём её облике, особенно в двух складках вокруг рта, было что-то скорбное, поникшее и бессильное. Олегу казалось, что в Оленьке не было ничего от матери, кроме этих двух скорбных складок вокруг рта, если не считать, конечно, этой доставшейся от матери страсти к иностранным языкам.

      Но однажды в понедельник он удрал с лекций и в одиннадцать был уже в университете. Нашёл по расписанию аудиторию