Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия. Отсутствует

терроризм. А нас настраивают, что, мол, Америка наш враг. Да какой она враг? Американцы нам помогали, Второй фронт открыли. Я проходил это и знаю.

      На «Виллисе» ездил? Ездил. Тушенку, которую они поставляли, жрал? Жрал. Чего ж я их буду ругать? «Виллис» – хорошая машина, и тушенка неплохая. Без нее вообще бы ноги протянули. Президент Рейган в свое время назвал нас империей зла. И, в общем, прав был. Но потом-то они стали с нами общий язык искать…

      – У нашего времени, на ваш взгляд, есть герой?

      – А зачем вам это знать? Герои ходят по улицам, они среди нас. Или вы хотите знать их в лицо и подражать им? Но вы же не мартышка, которая копирует дрессировщика.

      И не попугай, которого можно обучить ругаться матом. Это мы и без попугая умеем.

      Но в моем возрасте не об этом надо думать. Я к другому миру готовлюсь. Если бы я об этом не думал, то был бы полным дураком. Я, как Сомерсет Моэм, подвожу итоги. Понимаю, что должен уйти так, чтобы меня не проклинали: «Что ж ты все развалил?»

      – Вы с улыбкой воспринимаете происходящее вокруг?

      – А что мне делать в моем возрасте? Плакать, что ли?

      У меня в жизни всякое бывало.

      За надписи на стенах ругали. «Что у вас за кабинет, как сортир!» Читают мне морали, а я смотрю на часы и спрашиваю: «Я вас не задерживаю?» Они терялись: «Мы вам скажем, если будете задерживать!» А я думаю: «Хоть бы они в сортир, что ли, пошли». Нет, все морали читают.

      А с каким боем принимали спектакль «Вечно живые», где я на сцене зажег вечный огонь, еще до того, как он появился у Кремлевской стены! Заставляли убрать огонь, чуть ли не сами затаптывать хотели. Но потом поняли, что мы с артистами им просто морды набьем, и отступили. Потом заставляли заменить спектакль.

      «Хорошо, – сказал я, – я тогда выйду и скажу залу, что в виду приказа спектакль отменяется». – «Ну вы же так не скажете?» – спрашивали меня. «Нет, – отвечаю. – Вы меня плохо знаете. Именно так и скажу». Тогда последовало зловещее: «Ну ладно, играйте!» И после этого началось, конечно! Но это все ерунда. Крови нам стоило немало, но главное, что я умел бороться…

      Если мне сейчас скажут: «Мы не будем продлевать с вами контракт», – я отвечу: пожалуйста. И уеду. У меня есть другая работа. Я спокойно к этому отношусь. Как Немирович-Данченко говорил: «Мы все равно когда-нибудь уйдем. И театр изменится. Или вовсе перестанет существовать. Ничего не поделаешь».

      Так и надо ко всему относиться – философски. Но пока я тренер, я должен тренировать команду. И выиграть матч, иначе к нам в театр никто не придет и мы проиграем.

      – Спасибо вам за разговор, Юрий Петрович. Будьте здоровы.

      – И вам тоже здоровья. И успехов. А самое главное – спокойно ко всему относитесь.

      Мы несколько лет не виделись с Любимовым. А потом я пришел в его театр, и администратор совершенно неожиданно предложил пройти в кабинет художественного руководителя.

      В этот вечер у Любимова собралось, кажется, пол-Москвы – Белла Ахмадулина с Борисом Мессерером, Георгий Данелия, кто-то еще. На столе – вкуснейший