Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия. Отсутствует

белой краской. Сейчас, конечно, об этом речь не идет. Хотя, глядя на автограф того же Бориса Березовского, думаю порой: заклеить, что ли?

      Но о месте нужно судить не по кабинету начальника, как у нас привыкли.

      – А по чему, Юрий Петрович?

      – По туалету! Вы были в нашем туалете? Зайдите-зайдите. Полный порядок и чистота. А знаете историю, как приехали к нам в Думу сенаторы американские? Открыли дверцу сортира, а там бумаги нет. И тут же ее и закрыли. Ну кто они тогда такие, наши депутаты, если у них бумаги в туалете нет? Что они, газетой подтираются? Все сразу становится ясно. Вы сортир вначале наладьте, а потом вякайте!

      Я как-то в Кремль попал, опять-таки в качестве гарнира. Там же любят, чтоб артисты рядом были. Пошел в туалет, смотрю – валяется розовое мыло на рукомойнике, пополам рукой разломанное, неровно так. Я стал ржать. А стоит какой-то охранник: «Чего вы?» Я его спрашиваю, зачем мыло ломают, что, целого куска жалко? И он мне без юмора, прямо отвечает: «Воруют!» В Кремле!

      – Вы думаете, там знают, как народ живет?

      – Нет. Статистику, может, знают. Но ведь и ее часто искажают. Как раньше – плохому гонцу голову отрубали. Дело, видимо, в действительной свободе личности. Если личность свободна, она скажет то, что думает. А у нас никто не говорит. Хотя умному правителю выгодно иметь в своей стране именно такую личность. Хватит только о себе думать. Как Гете говорил: «Правитель умный недоспит, чтоб был народ одет и сыт».

      Обо всем этом мы говорили стоя. «Давайте, может, чаю выпьем?» – предложил Юрий Петрович. И приглашающе указал на стул рядом со своим рабочим столом. Меня очень удивил размер стола – совсем не начальнический, а маленький, какой-то узенький, так что на нем едва помещались бумаги и чашка с чаем. «Вы какой чай будете? Я – зеленый. Часто бываю в Японии и привык уже».

      Сделав пару глотков, Любимов характерным жестом – раскрытой ладонью с отведенным в сторону большим пальцем – указал на бюст китайца, почему-то облаченного в буденовку. «А вот это – что вас ждет. Меня-то уже нет.

      А вас – точно. Как говорят американцы, это – следующий этап мира».

      – Мы договорились встретиться с вами в два часа. Вы как часы, Юрий Петрович.

      – Нет, я как Кант. По этому великому философу можно было проверять время. Если на улице появлялся Кант, значит, на часах было девять утра.

      – Интересно.

      – Да никому это не надо. Сейчас витает вирус глупости и многие им заражены. Это болезнь мира. Происходит такое оглупление людское. Во всем мире налицо странное давление техники на человека и одновременное одичание. Появился Интернет – и тут же болезненная зависимость от него.

      А ведь есть же и другие миры, кроме компьютеров и детективов. Есть мир Кафки и Джойса. Мне лично интересно это. А другим…

      Произошло онуление людей. Именно так, не оглупление, а онуление. Многие ведь уже и не знают, кто такой Высоцкий. Молодежь в театр и на «Онегина» приходит смотреть только затем, чтобы сдать экзамен, не читая книги.

      – Это