Дело о государственном перевороте. Игорь Владимирович Москвин

и кабинет хозяина во двор.

      – Здравия желаю, – поприветствовал начальника уголовного розыска участковый комиссар, мужчина лет пятидесяти, с тонкими усиками и длинным крючковатым носом и трясущимся подбородком. Сколько прошло времени, пока вызывали уголовку, пока ждали, но так от увиденного не мог прийти в себя. Не привык к крови, хотя почти год провёл на фронте, правда, в тыловых частях.

      – Ну, что здесь у вас? – Кирпичников снял с обеих рук перчатки, но руки участковому комиссару не подал, отчего—то тот сразу не вызвал ни доверия, ни симпатии.

      – Ко мне прибежал соседский сынок с известием, что дверь у Парамоновых настежь открыта и никто на стук не отвечает. Побоялись войти, вот и послали за мной. Я прибыл, ну, не знаю, но где—то через четверть часа. В квартиру никого не пустил, по комнатам прошёл сам. Простите, – лицо участкового комиссара, хотя было белым, но здесь покрылось такой бледностью, что Кирпичников обеспокоился, как бы вновь назначенный милицейский начальник не лишился чувств. – Там, – покачал головой. – ужас. Я на фронте такого не видел, звери, одним словом. Всё семейство перебито. Я такого ужаса никогда не видел. Нет, нет, я сразу же прикрыл дверь и никого в квартиру не пустил, поставил на пост милиционера.

      – Понятно, – Аркадий Аркадьевич сжал губы, потом добавил, – пока мы будем в квартире никого не пускать. А если кто придёт, то задерживать до выяснения.

      – Так и сделаю, не сомневайтесь.

      Во всех комнатах царил порядок, только в спальне за комодом виднелся опустошённый тайник, видимо, хозяин доверял больше наличному капиталу, нежели банкам.

      Окровавленные тела взрослых не вызывали особой жалости, к смерти Кирпичников привык, хотя, иногда рассуждал он, как можно привыкнуть к людям, которые потеряли самое дорогое, что есть для них на земле, самую жизнь. Девичьи тела с раскинутыми в стороны ногами и окровавленными бёдрами вызывали больше гнев, и начинало биться, как сумасшедшее, от щемячьей боли сердце, готовое разорваться на тысячу частей. Удивлённые глаза смотрели в потолок и у каждой под подбородком выделялась заскорузлая улыбка через всю шею. Только горничная лежала навзничь с расплывшимся пятном под левой грудью.

      Кирпичников ходил по комнатам и смотрел, казалось, отстранённым взглядом, но всё подмечал, время от времени указывал фотографу, откуда снимать трупы.

      Врач опоздал, прибыл, когда заканчивали осмотр.

      – Здравствуйте, Аркадий Аркадьевич!

      – День добрый, Викентий Сергеевич, хотя, – Кирпичников хотел, что—то добавить, но воздержался.

      – Служба продолжается или опять на энтузиазме масс? – Врач имел немецкую фамилию Шульц, но никогда себя иностранцем не считал. Его пращуры поселились в России при Петре I, когда тот только начал возводить деревянные дома во вновь образованном городе, к которому ещё не приклеилось название. За свои пятьдесят лет Викентий Сергеевич повидал многое, но пройдя по комнатам, был ошеломлён и только сумел из себя выдавить, – как же это так.

      – Какое время, такие и преступления, – пробурчал кто—то из уголовных