Патруль джиннов на Фиолетовой ветке. Дипа Анаппара

ходил долго и далеко, чтобы продать все фрукты до единого.

      Бахадур не мог сказать точно, как долго он наблюдал за мужчинами. Было далеко за полночь, и он знал, что должен спать, но он мерз и ему хотелось пройтись, чтобы немного согреться. Он вылез из-под тележки и обернулся, чтобы снова взглянуть на мужчин. Они что-то пили из общей бутылки: каждый делал по глотку, затем вытирал горлышко рукавом свитера, прежде чем передать бутылку дальше. Через час они будут дремать у костра, с кирпичами под головой вместо подушек, с ногами, наполовину укрытыми разложенными по переулку одеялами.

      Переулки Призрачного Базара разверзались вокруг Бахадура как зияющие уста демонов. Ему не было страшно. Раньше – было: в первые ночи, когда он стал спать на улице, если мать оставалась на ночь в квартире, где работала, чтобы приглядывать за болеющим ребенком мадам или прислуживать гостям на вечеринке, которую устраивала мадам. До тех пор Бахадур видел базар только днем, когда он был полон и людей, и животных, и транспорта, и богов, призванных молитвами, доносящимися из громкоговорителей храма, сикхской гурдвары и мечети. Все запахи и звуки были настолько плотными, что просачивались сквозь него, словно он был сделан из марли.

      Но в семь лет, когда он впервые прокрался на базар поздно ночью, чтобы сбежать от отца, неподвижность базара напугала его. Небо клубилось черно-синим над спутанными проводами и пыльными уличными фонарями. Рынок был в основном пуст, не считая свернувшихся тел спящих людей. Потом уши привыкли к постоянному далекому грохоту шоссе. Нос научился улавливать слабейшие запахи, задержавшиеся со дня – от гирлянд бархатцев, ломтиков папайи, что подаются с щепоткой приправы для чаата, хлебцев пури, жаренных в масле, – чтобы направлять его шаги в темных закоулках. Его глаза научились отличать бездомных собак в переулках по изгибам хвостов или форме белых пятен на коричневых или черных шкурах.

      Теперь ему почти десять, он уже достаточно взрослый, чтобы быть самому по себе, хотя он никогда бы не сказал этого матери. Она не знала, что он ходит сюда. А в залитых спиртом глазах его отца мир погас так давно, что он не смог бы отличить живого от призрака.

      В те ночи, когда матери не было дома, его брат и сестра упрашивали тетушек по соседству приютить их. Они думали, что семья какого-нибудь друга делала то же самое для него. Но Бахадур не хотел угла на чьем-то многолюдном полу. В каждом доме – даже у его единственного друга Омвира – была какая-нибудь чачи, которая начинала цокать языком и просить богов снять проклятие, которое на него наложили, или дети, которые смеялись над тем, что звуки прилипали к его языку, как бы он ни старался их выплюнуть. Для них он всегда был Идиотом или Тупицей, или Ка-Ка-Ка-Ка или Хе-Хе-Хе-Ро-Ро. Они звали его Крысоедом и спрашивали, не убирает ли его мать дерьмо в туалетах басти. На базаре ночью ничего этого не существовало. Ему не нужно было ни с кем разговаривать. Если хотелось, он мог даже вообразить, что он принц, патрулирующий свое королевство, прикинувшись бездомным ребенком.

      Опущенные ставни магазинов изгибались