Убийство. Дэвид Хьюсон

чужой бедой, чтобы вызвать кризис… хотя прекрасно знаете, что мы делаем все, чтобы помочь родителям и полиции.

      Лицо Бремера потемнело. Он двинулся на Хартманна, грозя пальцем ему в лицо:

      – Что ты себе позволяешь? Ты понимаешь, с кем разговариваешь? Я что, обязан просить у тебя разрешения на каждый свой шаг? Ты сам виноват во всех своих проблемах. Ты не имел никакого отношения к той машине и все же не захотел об этом сразу объявить. И о чем только думала твоя Скоугор?

      – Я делаю то, что считаю нужным.

      Мэр расхохотался:

      – Ты дитя, Троэльс. Я и не догадывался, что все так плохо. Да еще этот нелепый альянс с клоунами Эллер…

      – Не надо казаться хуже, чем вы есть, Бремер. Это трудно, я знаю…

      – О господи, я словно с твоим отцом разговариваю. То же безрассудство, та же паранойя. Как это печально.

      – Я требую…

      – Нет!

      Голос Бремера громом прокатился по студии, и все присутствующие умолкли. Хартманн тоже.

      – Нет, – повторил мэр спокойнее. – Ты мне не указчик. Найди мне стоящего соперника, а не портновский манекен в модном костюме.

      Церковь была аскетичной и холодной, священник – тоже. Они сидели перед ним, пока он перечислял возможные варианты – молитв, музыки, цветов. Они могли попросить что угодно, кроме одного – того, в чем нуждались более всего: понимания.

      Беседа напоминала диалог в магазине.

      – Можно нам «Чиста, как розы бутон»? – спросила Пернилле, полистав вместе с Тайсом сборник гимнов.

      Священник был в коричневом пиджаке и серой водолазке. Он уточнил номер страницы и сказал:

      – Номер одиннадцать-семь. Чудесный гимн. Один из моих любимых.

      – Я хочу, чтобы здесь все было красиво и украшено цветами, – добавила она.

      – Будет так, как пожелаете. Могу дать вам адреса нескольких флористов.

      – Она любит цветы.

      Сидящий рядом с ней на жесткой скамье Тайс Бирк-Ларсен уставил глаза в каменный пол.

      – Голубые ирисы. И розы.

      – Что еще нужно? – спросил Бирк-Ларсен.

      Священник полистал записи:

      – Пожалуй, мы с вами уже все обсудили. Я еще скажу прощальную речь, но попрошу вас заранее написать для меня несколько слов о Нанне. Сделайте это дома. Когда у вас будет время.

      Он глянул на часы.

      – Вы не должны упоминать о том, что с ней случилось, – сказала ему Пернилле.

      – Только о том, какой была Нанна. Конечно.

      Долгая пауза. Потом она сказала:

      – Нанна всегда была счастливой. Всегда.

      Он сделал пометку:

      – Я буду рад сказать об этом.

      Бирк-Ларсен встал. Священник последовал его примеру, пожал ему руку.

      Пернилле оглядела пустое темное помещение. Попыталась вообразить гроб, увидеть в нем холодное жесткое тело.

      – Если вам захочется поговорить с кем-то… – произнес священник – как доктор, предлагающий записаться на прием. В его глазах ровно светилось профессиональное сочувствие. – Помните, что ей сейчас хорошо. Нанна теперь с Господом.

      Он кивнул,