Человек языкатый. Дмитрий Казаков

Вавилонской башни, когда Господь из-за неповиновения людского смешал все языки, находился в неестественном, павшем, грешном состоянии.

      И это не только ее мнение, можно вспомнить Данте, у которого «Ад» предстает как место деградации и смешения языков, своеобразные «лингвистические руины».

      Создавая свой иерархически правильный, отражающий структуру мироздания Lingua Ignota, она выходила за пределы отмеченных печатью зла человеческих наречий. По нашему мнению, Хильдегарда возвращалась к тому идеальному языку, которым Адам разговаривал с ангелами в раю, она выполняла задачу, возложенную на нее Всевышним, чтобы облегчить человечеству обратный путь к нему, она возводила здание из обломков Вавилонской башни, она выращивала новый райский сад взамен утраченного.

      Метафора сада тем больше подходит, что в своих работах, не связанных с языком, Хильдегарда для описания грешного состояния использовала термин «сухой» как противоположность «зеленому», «цветущему», «влажному» райскому состоянию. Viriditas для нее не просто «зелень», или «озеленяющая сила», или даже «жизненность», а живое присутствие Бога во всем, тот самый «сок», который проявляет себя во всем сотворенном.

      Она писала одному из своих корреспондентов: «Внимательно следи, чтобы viriditas, дарованная тебе Господом, не высохла благодаря изменчивости твоих мыслей».

      Создание же языка должно было впрыснуть новый, свежий «сок» в обычную речь, давно высохшую и испортившуюся. Когда Хильдегарда бралась за эту задачу, наверняка она вспоминала Евангелие от Марка: «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками»[7].

      Что до фонетики создаваемой ею речи, то нужно помнить, что в глазах мистика крылатые слуги Творца не столько говорят, сколько поют. Поэтому Lingua Ignota предназначался, скорее всего, в первую очередь не для бесед или письма (хотя она придумала и особый алфавит), сколько для пения. Как упоминалось выше, аббатиса Рупертсберга сочиняла музыку и поэтому наверняка слышала внутри себя, как должно звучать идеальное, ангельское наречие.

      Кроме того, она профессионально интересовалась медициной, писала книги по ней, поэтому свой мистланг могла рассматривать как средство исцеления, лекарство от греха.

      То есть в основу странного и случайного на первый взгляд перечня слов, составленных из обрывков латыни и немецкого, положены мощная философия и далеко идущие духовные цели. Можно вспомнить Summarium Heinrici, на основе которого составлялся перечень, и проанализировать пропуски, которые делала Хильдегарда (в ее языке нет вьючных животных, хищников, нет в нем и абстрактных существительных), и есть версия, что целые категории оставлены не из-за нехватки времени, а намеренно.

      Хотя на самом деле лакуны могли появиться лишь из-за того, что аббатиса не довела проект до конца…

      Но даже в таком виде язык ее – своеобразный философский дистиллят, изображение космоса; с одной стороны, грешного и отягченного болезнями и грехами, а с другой – способного

7

Мк. 16: 17.