Посылка для капитана. Павел Сергеевич Гришин

в порядке, хотя операция была не из простых. Рана, как я и говорил, серьезной оказалась.

      – Вы были в операционной?

      – Кто же меня туда пустит? Я всего лишь врач скорой помощи, и, к тому же, дежурство моё, – он посмотрел на циферблат больших наручных часов, обхвативших изрядно потертым кожаным ремешком крепкое рыжеволосое запястье – уже два с половиной часа как закончилось.

      Неожиданно от входной двери в приемное отделение в самом конце коридора послышался грубый мужской окрик, затем возня, звон упавшего на каменный пол графина с водой, стоявшего на столе дежурной, а следом истошный визг её самой.

      Врач скорой помощи устремился на шум.

      Анастасия крепко схватилась за руку Валентины.

      Она жутко боялась драк, после увиденной еще в детстве потасовки двух пьяных мужиков, когда один огрел другого по голове, подвернувшейся под руку доской, которая от удара переломилась, и сразу показалась кровь.

      Маленькую Настю тогда вырвало, у неё сильно заболела голова, и еще несколько дней стояла перед глазами залитая кровью пьяная морда и ломающаяся с треском о голову доска.

      На посту приемного покоя вдруг стало тихо. Послышался шорох веника, сметающего осколки графина, стук швабры, удаляющей воду, и тихий мужской говор.

      На клеенчатом топчане, некогда занятым обожженным бомжом, сидели двое: врач скорой помощи и охранник супермаркета Роман Кречет, которому врач что-то тихо и убедительно внушал.

      – Ты не меня, а вот их, Рома, благодари,

      Врач показал на робко идущих по больничному коридору Анастасию с Валентиной.

      – Это они твоего парня спасли, а точнее – девчонка вот эта, хороший врач из неё получится.

      Анастасия чуть напряглась, когда Кречет поднялся с топчана во весь свой рост, ей даже показалось, что он стал еще здоровей.

      Охранник супермаркета медленно подошел к Валентине и опустился перед ней на колени.

      Глава 10

      Когда изредка возвращалось сознание, то сразу начинала дико болеть голова, просто раскалывалась на части от тупой, однообразной боли, изматывающей душу, поэтому очередной провал в темноту беспамятства Женька воспринимал как благо. Опять же, туда в темноту уходила боль стянутых наручниками запястьев.

      Вспомнить что-либо, сообразить, где он находится, как попал в это помещение, где было тихо и достаточно тепло, Женька не мог, мозг категорически отказывался напрягать хотя бы одну извилину, такая дикая была боль.

      Казалось, в помещении не было окон, либо они были закрыты плотными ставнями, потому, что, периодически открывая глаза, он видел один и тот же рисунок на ковре, освещенный ночником, висевшим на противоположной стене, а какое время суток сейчас было, и было ли оно вообще это время, существовало ли оно теперь в его жизни, Женька знать не мог.

      Он лежал на сухом тюфяке, набитом старой соломой, источавшей сухую пыль, от которой першило в горле и хотелось чихнуть, но Женька боялся это делать потому, что знал – тогда к нему сразу же придут.

      И вообще,