Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями. Сельма Лагерлёф

людьми работящими и прилежными, с утра до ночи трудились на своём крохотном участке, и в последнее время уже не только куры да поросёнок, а даже коровы и гуси появились в их хозяйстве. Жить бы да радоваться, но вот беда – единственный их сын рос балбес балбесом. Учиться ему было лень, а уж дома – ну ничем помочь не хотел. Ему бы всё без дела слоняться да воробьёв из рогатки стрелять. А то возьмёт поймает кота – и давай ему хвост крутить. Кот орёт, а Нильс хохочет-заливается. С трудом пристроили его пасти гусей. Но и это он делал с неохотой.

      Как-то раз воскресным утром собрались его родители в церковь. Нильс, ясное дело, идти с ними не пожелал.

      «Останусь дома один, – думал он. – Что захочу, то и буду делать. Некому будет ворчать да понукать меня. Вот, например, сниму со стены отцово ружьё – и постреляю. Весело!»

      Но отец точно услышал его мысли.

      – Вот что, – сказал он строго. – Раз ты остаёшься дома, садись и читай воскресную проповедь. Понятно тебе?

      Матушка быстро подошла к полке и положила перед Нильсом книгу, раскрыв её на нужной странице.

      «Ну и ладно, – подумал Нильс. – Ну и прочту парочку страниц, а потом всё равно повеселюсь».

      Что ты будешь делать! Отец снова как-то разгадал, о чём он думает.

      – Гляди у меня, – продолжал он. – Чтобы читал внимательно! Вернёмся – перескажешь каждую страничку, не то, так и знай, оборву уши.

      Родители ушли.

      Утро было чудесным и хотя на дворе был всего лишь март месяц, стояла настоящая весна. Ведь Вестра Вемменхёг находился на самом юге провинции. Небо было голубым и по-мартовски высоким, почки на деревьях набухли, отовсюду слышались звоны-перезвоны весенних ручейков, лицо обдувал ласковый душистый весенний ветер. Природа радовалась, а на душе у родителей Нильса было смутно.

      «Один у меня сын, – думал отец, – а такой лоботряс и бездельник. Я так надеялся, что вырастет у нас в доме дельный помощник».

      «И почему, почему у него такое жестокое сердце? – думала матушка. – Почему в радость ему мучить животных? Почему он такой недобрый к людям?»

      Тем временем Нильс, оставшись дома один, пододвинул к столу отцовское кресло и, взобравшись на него, уставился в книгу. Угроза отца показалась ему серьёзной. Он стал бормотать себе под нос слова проповеди.

      Ой, какая скучища! А на улице-то как хорошо! и солнышко светит, и уже зеленеет трава, и расцветают подснежники, и буковый лес вдали кажется пушистым от набухших, готовых распуститься почек. Погулять бы, побегать! Нет, всё-таки надо одолеть проповедь, ничего не поделаешь, иначе и правда схлопочешь хорошую оплеуху. Он принялся прилежно читать. Только глаза его стало точно заволакивать дымкой, голова клонилась, Нильсу смертельно захотелось спать. Он помотал головой, отгоняя дрёму, но одолеть её не смог. Его щека коснулась раскрытой книги. Нильс уснул.

      2

      Проснулся Нильс от какого-то странного шелеста. Что это там шелестит? Над столом висело большое зеркало, в котором отражалась вся комната. Нильс поглядел. Вроде бы в комнате никого не было. Он пригляделся попристальнее. Что это? Матушкин большой сундук, который она всегда держала на запоре, открыт. Крышка откинута. Воры! Он проспал воров! Снова послышался шорох, и тут он увидел на краю сундука крошечного человечка.

      На нём были чёрный кафтан почти до самых пяток, с кружевными манжетами и воротничком, и красивые сапожки с серебряными пряжками.

      «Да это же домовой, – догадался Нильс. – Вот он какой! А уж крошечный – чего же такого пугаться? Вот я его столкну в сундук и захлопну крышку. То-то матушке будет сюрприз! Ха-ха! Впрочем, нет. Лучше я его сейчас поймаю!»

      Он схватил старую мухоловку, которая висела возле окна, и – раз! – проворно накрыл сеткой крошку-домового!

      Готово! Бедный человечек барахтался на дне мухоловки, цепляясь за сетку, а Нильс вертел в руках сачок и потешался над тем, как домовой, пытаясь выбраться оттуда, смешно размахивает своими крошечными ручками.

      – Ну что? Попался? Будешь шарить по чужим сундукам?

      Правда, Нильс и сам хорошенько не знал, что же ему дальше делать с домовым. Запереть в сундук? Отпустить?

      Но тут домовой заговорил.

      – Как же тебе не стыдно, Нильс! – сказал он тихим голоском. – Я давно живу в вашем доме и немало добра сделал твоей семье. Отпусти меня, пожалуйста, на волю!

      – Вот ещё, не хватало так прямо взять и отпустить!

      – Я дам тебе золотую монетку, большую-пребольшую. Согласен?

      – Ну, что ж, давай монетку, я накуплю себе конфет и марципановых барашков.

      Он перестал размахивать мухоловкой, и домовой совсем было уже выбрался на волю, как Нильсу вдруг стукнуло в голову, что он остаётся внакладе.

      «Дурак я, дурак, – подумал он. – Домовые ведь умеют колдовать, что ж я не потребовал от него, чтобы воскресная проповедь мне сама собой запомнилась безо всякого труда?»

      И он как следует тряхнул мухоловку. Но вдруг кто-то, неизвестно