Легенда об Уленшпигеле. Шарль де Костер

вышитую жемчугом! Ещё в Дамме она висела у меня на поясе.

      Уленшпигель не шевельнулся, управляющий же всполошился:

      – Сударыня, не посылайте этого проходимца, а то вы никогда не увидите своей сумки.

      – Кто же пойдёт за ней? – спросила она.

      – Придётся мне не пожалеть своей старости.

      И он поспешил обратно.

      Полудённая жара была невыносима, кругом было безлюдно. Уленшпигель снял безмолвно свою праздничную куртку и расстелил её в тени ивы, чтобы дама могла сесть, не боясь сырой травы. И он стоял подле неё, вздыхая.

      Она взглянула на него и почувствовала жалость к робкому мальчику. Поэтому она спросила его, не устал ли он стоять на своих молодых ногах. Он не сказал ни слова, и когда он стал падать подле неё, она поддержала его, привлекла к своей обнажённой груди, и там он остался с такой радостью, что ей показалось бесчеловечным приказать ему искать себе другое изголовье.

      Между тем возвратился управляющий с известием, что нигде не мог найти сумки.

      – Да вот она, – ответила дама, – я нашла её, сходя с коня: падая, она зацепилась за стремя. А теперь, – обратилась она к Уленшпигелю, – веди нас прямо в Дюдзееле и скажи мне, как тебя зовут.

      – Я ношу имя святого Тильберта, и имя это значит: быстрый в погоне за прекрасными вещами; отца моего зовут Клаас, по прозвищу я Уленшпигель, то есть ваше зеркало. Если вы, ваша милость, взглянете в это зеркало, вы увидите, что во всей Фландрии нет цветка, равного прелестью вашей благоуханной красоте.

      Дама покраснела от удовольствия и не рассердилась на Уленшпигеля.

      А Сооткин и Неле проплакали всё время его долгого отсутствия.

      XXVII

      Вернувшись из Дюдзееле, Уленшпигель при входе в город прежде всего увидел Неле. Прислонившись к стене, она общипывала гроздь чёрного винограда, и ягоды, конечно, освежали и услаждали её, но это удовольствие не проявлялось ни в чём. Наоборот, она, видимо, была не в духе и сердито отрывала одну виноградину за другой. Так явно было её страдание, и на лице её написана была такая забота и печаль, что Уленшпигель, охваченный ласковым состраданием, приблизился к ней сзади и нежно поцеловал её в шею.

      Но в ответ он получил яростную оплеуху.

      – И всё-таки я ничего не понимаю, – сказал Уленшпигель.

      Она залилась слезами.

      – Хочешь изобразить фонтан у городской заставы, Неле? – сказал он.

      – Убирайся! – вскрикнула она.

      – Не могу убраться, пока ты так плачешь, девочка!

      – Я не девочка, и я не плачу.

      – О нет, ты не плачешь, – только вода льётся из твоих глаз.

      – Уйди от меня.

      – Не уйду.

      И дрожащими руками она теребила мокрый передник, по которому градом катились слёзы.

      – Неле, – спросил Уленшпигель, – погода скоро переменится?

      И он с нежной улыбкой смотрел на неё.

      – Не всё ли тебе равно?

      – Значит, не всё равно: в хорошую погоду нет дождя.

      – Убирайся к барыне в парче, ей с тобой весело.

      На это он запел:

      Плачет милая моя —

      Рвётся