Концы в воду. Николай Ахшарумов

в собственном смысле, но все же желаешь?

      Молчание.

      Мы сидели с минуту потупясь; она вертела в руках конец платка, наматывая его бахрому на пальцы. Я начинал уже терять надежду узнать что-нибудь далее.

      – Что же мне делать, – произнесла она наконец чуть слышно, – если я еще люблю его?

      Это поставило меня совершенно в тупик… Что – в самом деле? Что делать, если она его любит еще?… Я, однако же, не хотел дать ей заметить, до какой степени этот ответ обезоружил меня.

      – Надо понять, мой друг, что это ошибка, – отвечал я нравоучительным тоном.

      – Ошибка – что?

      – Твоя воображаемая любовь к Павлу Ивановичу. Ты любишь собственно не его, а свою фантазию. Тебе представляется человек совсем не тот, не такой, какой он действительно есть.

      – Отчего не такой? Почем ты знаешь?

      – Я знаю его.

      – Ну, а если ты ошибаешься?… Ведь это возможно? Он, может быть, совсем не так виноват. Я, может быть, сама виновата?

      – В чем?

      Она молчала. Слезы катились у ней по лицу… Мне стало досадно и жалко.

      – В чем же ты виновата, Оля, милая? – спросил я, взяв ее за руку.

      Глубокий вздох. Она подняла на меня заплаканные глаза и тотчас опять опустила их.

      – Я, может быть, тоже была не та. не такая, как он ожидал. У меня здоровье слабое.

      – Какой вздор!

      – Да, мне доктора всегда говорили, что я малокровна. Я часто хвораю, бываю не в духе. расстроена. А он не любит этого, ему противно возле больной.

      – Животное!

      – Ах, нет, Сережа, ты не брани его. Он, право, совсем не такой. Это я уж такая плохая.

      – Да отчего же так, Олечка?

      – Так. Вот это тоже несчастье, – голос ее задрожал. – Нет детей!

      – Разве он жаловался тебе на это?

      – Нет.

      – С чего же это тебе приходит в голову?

      – Мне намекали об этом другие.

      – Кто?

      – Так… Один человек, который был здесь проездом, как раз перед тобою.

      – Да кто такой?

      Она замялась.

      – Я, собственно, не имею права, потому что я слово дала; ну, да ты ведь не выдашь меня. Одна из его кузин, баронесса Фогель.

      – Фогель?… Какая Фогель?… Я что-то не помню.

      – Это одна из Толбухиных.

      – И Толбухиных не знаю.

      – Да и я тоже не знаю, но слышала. Она живет в Петербурге, и я сама ее не видала прежде.

      – Странно!

      – Фогель, – повторила она машинально. – Марья Евстафьевна. Она возвращалась из Петербурга в Орел, в свое имение.

      – Но с какой стати. она?

      – Так, она слышала о моем несчастии и желала со мной познакомиться. Только это секрет. Такая добрая!.. Приняла во мне такое участие!

      – Зачем же секрет-то? И от кого?

      – От Павла Ивановича. Она боится, чтоб он не узнал через мамашу или кого-нибудь из знакомых, здесь в Р**, что она заезжала ко мне, тем более, что это ей не совсем по пути.

      – Постой, как же так? Разве она не была тут у вас?

      – Нет.

      – Где