Боярыня Морозова. Владислав Бахревский

Руки слушались плохо. Ведь не упомнить, когда запрягал лошадь в телегу сам.

      – Господи, пронеси! – Руки у Бориса Ивановича дрожали от нетерпения и радости, когда он пристроил вожжи и взнуздал лошадь.

      – Эй! – выскочили во двор ямщики. – Эй, мужик!

      Борис Иванович вскочил на козлы, шлепнул вожжой по крупу лошади, рванул удила.

      – Морозов! Это Морозов! – узнали ямщики и кинулись к своим лошадям.

      Пылающей Москвой летел Борис Иванович назад, к Кремлю, к потайному ходу.

      – Господи, пронеси!

      Крутанул вокруг дома Романова, сбивая преследователей, погнал над Москвой-рекой, попридержал у потайного места лошадь, спрыгнул на ходу, скрылся.

      Тотчас возок настигли ямщики.

      – Пропал! Истинный дьявол! – кричали ямщики, обыскав возок и каждый кустик над Москвой-рекой.

      Пожар

      Татары так не жгли, как сами постарались. Три огненных кольца стояло вокруг Кремля, словно сама земля горела. Неба не было – гарь и дым закрыли его на многие версты вокруг.

      Все, что было за белой стеной, сгорело: Петровка до реки Неглинной, от Неглинной до Чертольских ворот, за Никитинскими сгорели все слободы, сгорел весь Арбат с известной церковью Николы Явленного, сгорели Остоженка, стрелецкие слободы за Арбатскими воротами до Земляного города. Сгорели Дмитровка и Тверская.

* * *

      Загорелся царев кабак возле Неглинного моста. Тушить пожар было некому. Вокруг кабака улица давно уже почернела от напившихся на даровщину до бесчувствия. Из бочек выбивали донья, черпали вино шляпами, сапогами, рукавицами, лакали.

      Вдруг появился черный монах; сопя и ругаясь, он тащил на веревке труп Плещеева.

      – Эй, помогите! Пожар не кончится, покуда не сгорит в огне проклятое тело безбожника Плещеева.

      На помощь подошли несколько человек. Труп подняли, макнули в бочку с водкой, кинули в пламя. И огонь вдруг сник.

* * *

      Многие бояре и их жены падали в те дни перед чернью на колени, о пощаде молили.

      А вот Авдотья Алексеевна Морозова перед грабителями не дрогнула. Она и не пряталась. Села в кресло лицом к стене с иконами Богородицы и сидела. Слушать уговоров бежать не пожелала, даже от окон отворачивалась.

      А по окнам всполохи багровые ходили. Белый город полыхал по реке Неглинной до Петровки, до Чертольских ворот.

      Авдотье Алексеевне услужливо сообщили:

      – Земляной город выгорает. Пожар за Никитскими воротами, за Арбатскими, за Чертольскими… Двор Львова грабят.

      – Двор Пушкина грабят!

      Боярыня сопела грозно и молчала.

      Опять прибегали с ужасами:

      – Стрелецкая слобода занялась! Горит государев Остоженный двор.

      Боярыня не отводила глаз от иконы, именуемой Ножевой. Икону сию обрели в пустыне с висящим при ней ножом. Богородица изображена без Предвечного Младенца, с распростертыми руками. В молитве.

      Авдотья Алексеевна тоже молилась. Ну что еще может баба, хоть и боярыня, когда у народа вместо веры ярость, жажда разорить богатых.

      К Авдотье Алексеевне