Сталинград.Том шестой. Этот день победы. Андрей Воронов-Оренбургский

бурно забилось. Вера не противилась, – оттого ли, что кавказский напор его напугал её, подчинил себе, оттого ли что она разделяла сей порыв и сама страстно хотела его близости. А он, теряя рассудок, сильней обнимал её, крепче прижимал к своей груди. И снова, как это уже было не раз, за два последних месяца, – одно только чувство владело ими в эти сумасшедшие мгновения – чувство беспредельного безумного счастья, несравнимого ни с чем на свете! Что горячим, молодым, любящим сердцам: мир – война?.. Стоит ли думать о них? Это всё такие пустяки…

      …Он знакомо склонялся к лицу любимой, горячее дыхание обжигало её. Приникал к ней и шептал те же странные речи, которые часто на аварском родном языке, но оттого не менее понятные и желанные.

      – Душа моя! Жизнь моя! – и сладостное горячее безумие загоралось в чёрных глазах. – Уф Алла! Зачэм мучиш так долго? Уже второй месяц по тебе сохну…

      – Всего-то?…– она игриво уворачивалась от его жадных губ. – Да что тебе надо, смола? – Вера шутя дразнила его. – Чего ты все хочешь, неуёмный?

      – Вах! А ты не знаеш-ш? Разве, не, не ты сказала прошлый раз?

      – ? – её фиалковые глаза смеялись.

      – Что «любиш-ш»! Зачэм тогда всё ходиш вокруг да около?

      – Ну сказала, – тихо согласилась она, розовые губы тронула неуверенная улыбка. – Плохо сказала?.. Не нравится?

      – Ох, любимая! Зачэм пытаеш-ш меня? Так кошка с мышью играет: поймает когтями её. Придушит, наиграется вдоволь и выбросит вон. Так и ты! Ни убить, ни отпустить нэ хочеш-ш. Иай! Хоть бы Всевышнего побоялась…Будь ты мужчиной…Клянус сумел бы тебе отомстить!

      – Миша! Мишенька… да что с тобой? Не узнаю, ты ли…это? Видит Бог, как я жалею тебя за твои страдания.

      Медное лицо Магомеда потемнело.

      – Ты кого жалеешь?.. Меня жалееш-ш?! Красного боевого командира?! Орденоносца-а, жалееш-ш!…

      Он резко поднялся, замер возле топчана, высокий, широкоплечий, перетянутый ремнями. Влажные, немигающие, глаза смотрели на неё пристально и, как показалось, враждебно. Вера вдруг испугалась этого взгляда. Тёмная, слепая сила хлынула в неё из этих чёрно-фиолетовых глаз. Окатила изнутри леденящим потоком. Пропитала каждую горячую клетку, замораживая в ней кровяную каплю.

      – Значит жалееш-ш меня? – грозно повторил он.

      – Жалею, Миша… – будто под гипнозом, кивнула она. – Так жалею, что жизнь свою готова отдать за тебя, мой боевой товарищ командир.

      – Отставить, ефрейтор Тройчук! Зачэм же ты раниш мня, свет моих глаз, прямо в сэрдце? Зачэм опаляеш огнём?

      – ?! – её пальцы, не зная покоя, нервно комкали край бушлата.

      – Молчи, женщина-а! Если для тебя сказанное слово царапина, для меня удар кинжалом. Ты! – всадила мне в сэрдце горячую пулю… Думаеш, что одной мало для меня, да-а?.. Вот здесь сэрдце, – он хлопнул себя пятернёй по груди. – На, убэй меня, не медли, не мучай! Убэй и конэц всему! – Он дико сверкнул зрачками, по-конски выворачивая белки глаз.

      Вера так и обмерла: ни жива, ни мертва. Видит Бог, таким она ещё не видела Магомеда.