Жизнь после жизни. Калле Каспер

оперу с плеера. Раньше мы с Рипсик вместе смотрели новости, обсуждали политические события, промывали кости всем тем глупцам, которые правят миром, теперь это было невозможно, она находилась «в отсутствии».

      Не успел я разложить вещи, как со двора послышался страшный визг, я сперва подумал, что заработала сигнализация автомобиля, но когда подошел к окну, то увидел, что он – двор – заполнился стайкой маленьких варваров дошкольного возраста. Обычно люди умиляются детям, я – нет. Мне кажется, именно то, что ими умиляются, и позволяет детям стать из маленьких варваров большими. Ну а наделить их какими-то исключительными свойствами, поставить выше взрослых по нравственной чистоте, считать, что дети способны аж философствовать, понимать что-то в эмпиреях – нелепость, впрочем, широко распространенная в русской классической прозе.

      Я поспешно закончил распаковку, взял сумку и вышел.

4

      Когда мы с Рипсик поженились, я был уже взрослым человеком, несколько раз разведенным, и мой генотип изрядно оброс фенотипом – но шагая сейчас, уже без чемодана, по Невскому в сторону первого из тех издев… ладно, хватит, все поняли… издательств, которые мне следовало посетить, я размышлял именно над своим происхождением, или, точнее, над одним из его нюансов. Но я не могу о нем сказать, пока не скажу два слова о Петербурге. Увы, я тут не родился, не блистал, и даже мало по нему гулял. Так уж случилось, что судьба закинула меня из ветреного (только в прямом смысле) Таллина не в Петербург, а в Москву. Хотя сперва мне хотелось в Ленинград. Я попытался поступить в здешний театральный институт, но не прошел по конкурсу. А вот на сценарные курсы поступил – однако это заведение находилось в Москве. И я, как говорится, забыл про Ленинград (а Москву, прожив там два года, возненавидел). Потом однокурсник пригласил меня в Армению и я влюбился в эту страну, даже раньше, чем в Рипсик. После нашей женитьбы, в течение многих лет, мы с ней вообще никуда не ездили, разве что изредка в Ереван, навестить ее родителей – не было денег. А когда они появились – небольшие, но все же деньги, мы стали летать в Италию, и полюбили ее так страстно, что в какой-то момент это превратилось в безумие: нам хотелось посетить каждый город и городок, увидеть еще одно великолепное палаццо, еще одну прекрасную фреску – ибо любовь эта, хоть и безумная, не была слепой, мы любили Италию за ее великое искусство. И так же, как мы искали в путеводителях соборы, в которых потом восхищались очередной неведомой обычному туристу работой Филиппо Липпи или Беноццо Гоццоли, так мы перешаривали и репертуар оперных театров, в поисках постановки с лучшими итальянскими певцами – и ездили специально, чтобы их послушать, что тоже, конечно, было безумием, ведь у нас не было денег даже на то, чтобы купить без скидки йогурт; а на оперу в Италии – были.

      А потом мы как-то снова поехали в Петербург, и поняли, что это – тоже Италия. Какое знакомое ощущение, дойти до Казанского собора, и вспомнить про колоннаду Бернини. Петербург,