Благодарность зверя. Владимир Владимирович Несяев

меринка, уже к вечеру возле амбулатории стояла. Залетела в приемный покой, заголосила истошно:

      – Помогите, люди добрые! Там, на санях, мой Ванечка страдает!

      – Зверь что-ли какой задрал? – деловито осведомился, поправив на лбу старые очки, единственный на всю таежную стокилометровую округу, многолетнее опытный и потому всеми уважаемый доктор и по совместительству пенсионер Петр Тихонович.

      – Ну да, зверь… Я энтому зверю, если у Ванюши что серьезное, топором самолично оттяпаю…

      – Что оттяпаешь, Марья Спиридоновна? – вмешалась молоденькая медсестра Леночка.

      – Достоинство его кобелячье, вот что, – пояснила Марья.

      – Это медведю-то? Или кто там еще на твоего Ивана напал?

      – Да какому медведю! Псу нашему окаянному, Резвому. Чтоб ему пусто было. Куснул ведь Ванюшу в аккурат за здесь, – и Марья рукой показала, за что именно.

      – Ай, ай, надо же, – зашлась от любопытства Леночка,

      – жутко интересно. Расскажи, теть Маш, как все произошло.

      – Хватит языком-то чесать, – прикрикнул на медперсонал Петр Тихонович, – лучше помоги занести с улицы больного и готовь операционную…

      О том, что приключилось с Иваном, наутро знало все село. Народ под разными предлогами норовил заглянуть в амбулаторию, справиться об успехе операции и дальнейшем самочувствии попавшего в такую невиданную доселе беду земляка.

      – Тихоновичу-то нашему все удалось на место Ивану пришить? – интересовались посетители-мужики у дежурной санитарки, тети Фроси, – как ты думаешь, смогет он после с Марьей того… ну, в общем, долг свой супружний сполнять? Нам бы самим с больным поговорить. Может, передачку каку принесть?

      – Кышь отсель, прилипалы! – гнала любопытствующих Фрося, – Петр Тихоныч, даром, что первый в его жизни такой клинический случай, все сделал, как надоть и в настоящий момент дома отдыхает. А что до остального, то вы на себя посмотрите. Тоже мне, гиганты сексуальные. Только трепаться и можете…

      В отличии от гогочущей, то и дело отпускавшей сальные остроты мужской половины деревенские дамы вели себя более деликатно. Тихонько шептались о чем-то с Фросей и Леночкой, затем сочувственно качали головами. Все жалели Марью, которая ни на шаг не отходила от постели Ивана: что-то с ней, горемычной, теперь будет?

      Ивана выписали недели через три, когда на селе уже попритихли пересуды о его небывалом приключении.

      И все же домой они с Марьей возвращались в глубоких сумерках, чтобы лишний раз не мозолить глаза односельчанам. Марьюшка загодя дом хорошо протопила, прибрала, обиходила. Ужин сытный спроворила, бутылочку припасла по такому случаю. Иван, выпив и разомлев в домашнем тепле, неожиданно спросил: