33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине. Евгений Анташкевич

к папахе, позвал двух солдат, и они побежали кругом станционной постройки.

      «Обманет, близко кругом обежит и доложит, что никого нет!»

      Сорокин ещё раз протёр щеку, он стал её тереть сильно, и она начала гореть под грубым сукном шинели. Он увидел, что, как только что сказал Огурцов, по нечётному пути идёт эшелон и на паровозе рядом с кабиной на коротком флагштоке болтается красный флаг. «Этого ещё не хватало! Так быстро!» Он крикнул фельдфебеля, тот мигом выскочил из-за станционной постройки, как будто стоял там и только этого и ждал.

      – Тикать надоть отседа, ваше благородие, из одной передряги сухими вышли, так, – он махнул рукой в сторону подходившего эшелона, – в другую попадём! Вона, на ихнем паровозе – флаг-то красный!

      – А где ваше оружие?

      – Эй. – Фельдфебель махнул солдатам, те расступились и открыли за собой несколько десятков составленных в козлы трёхлинеек. – Их оставили, а патроны все позабирали… – А с продовольствием?..

      – Два мешка нашей же муки скинули да два короба с аглицкой тушёнкой, али ишо с чем, покеда не разобралися…

      Сорокин не стал оглядываться: «Гляди не гляди, а больше, чем скинули, не будет!» Он стоял и думал.

      – Тута, ваше благородие, и думать неча, до трахту, сказывали, с полверсты…

      – Стройте людей! – приказал Сорокин и перекрестился.

      «Что же, полковника так и бросим?»

      Он глянул на приближающийся на паровозе красный флаг. – Айда, братцы! В какую сторону тракт? Кто знает?

      – Так мы уж и разведку произвели, тама он! – протараторил Огурцов и махнул рукой.

      Огурцов выдернул из плетня похожую на клюку кривую жердь и со словами: «Это вашему благородию навроде как третья нога будет» – сунул её в руки Михаилу Капитоновичу.

      Через полчаса Сорокин с полуротой в растерянности стоял на обочине тракта. Фельдфебель опомнился первый, сначала он пошёл в одну сторону вдоль медленно движущегося обоза, потом вернулся и пошёл в другую, всё время что-то спрашивая у людей, которые сидели на санях.

      – Ну вот, я всё и спознал, – сказал он, когда вернулся к поручику. – А вы, ваше благородие, Михал Капитоныч, снежком ещё скулу приложите, глядишь, синячища-та и вправду не буить. – Он нагнулся и прихватил пригоршню снега. – А то на трахте, я глянул, много барышень, хотя так все укутаны, что и не разглядишь. Одначе я разглядел.

      Сорокин посмотрел на него:

      – А что узнал? Как тебя по батюшке кличут?

      – Михалычем, ваше благородие, Дмитрий я, Михайлов сын! А спознал-то… много спознал. Главное спознал – не ждали нас тута!

      – Это понятно, что не ждали, – сказал Сорокин.

      Фельдфебель глядел на него и лыбился. Сорокин больше чем за месяц пути впервые всмотрелся в него. Перед ним стоял ладный, крепко сбитый коротышка, с не сходящей с широкого круглого лица улыбкой и хитрыми глазками; смышлёный крестьянский сын. Весь путь он один командовал солдатами бывшего своего полуразбитого полка, снявшегося с Западного фронта ещё в сентябре семнадцатого и доразбитого где-то под Самарой и по непонятным причинам оказавшегося в