«Шел Господь пытать…». Элена Греко

получится, чтобы почувствовала, – то тогда и поймешь, что Тебе все можно. Когда-нибудь напишу тебе, как я в моем лесу за насыпью железной дороги весной ходил и обнимал сосны, они там такие… понимающие. Я пытался их назначить антеннами… Ну, и как все сны исчезали бесследно из памяти сразу, как рассвет в окна, почти автоматически: ведь вместе работать днем, спорить и обсуждать всякое важное… (Конечно, я чувствовала. Я знала! Но боялась, что неправильно понимаю. Я же тогда была в забвении по поводу нашей сути и вечности. Хотя уже начинала пробуждаться…) Мне просто очень радостно, что ты есть. Вообще на свете и в моей жизни. (Я видела свечение, прямо-таки ощущение Божественного Присутствия!) Мне очень хорошо от твоих слов и писем. Необыкновенно хорошо. Я старательно изображаю спокойствие, конечно… Спокойно признаю, что не могу насмотреться на тебя, когда вижу. И абсолютно спокойно все время только о тебе и думаю.

      В то время кто-то один – он! – только обо мне и думал. Когда я поняла, что так бывает, приняла это как факт, тоже задумалась о себе. Осознание собственного присутствия выросло во мне не сразу, но когда, наконец, расцвело, ощущение Божественного Присутствия… как бы это сказать… уплотнилось – если мы состоим из плоти, значит, только так и можно говорить: о духе – из плотского, по-другому – иллюзия и лукавство.

      Затеваю еще один диалог. Осторожно ступать мне не свойственно, всей тушкой прыгаю на следующую ступеньку, ныряю, врываюсь.

      – … Если я говорю, что мне тебя не хватает, а ты – нет, не говоришь… или говоришь, что мне этого знать не нужно – почему?

      – Чтобы тебя это не тревожило и не заводило.

      – Я и так взведенная и растревоженная!

      – Я замечаю с восторгом и ужасом. Я про веселый ужас, радостный. Вот и хватит тебе пока твоего завода. А про мой и знать не нужно.

      – Вот да, про ужас. Я только это и чувствую временами: УЖАС. Я бою-у-усь! Я даже хватаюсь за щеки. Уже сто лет не школьница, а такой детский сад…

      – Чего боишься?

      – Чего-чего… прям так тебе и сказать! Я не могу. Краснею и бледнею. И хватаюсь за щеки.

      – Вот уж скажи.

      – Ну, эта заряженность. Она же… сексуальная.

      – Похоже на то.

      – И вот. Опасная такая игра. И ты же живой такой вполне себе мужчина, верно, непросто сносить это все. А ведь «все позволено», как ты говоришь. Даже если предположить место и время и все такое, мое воображение отказывается идти дальше, потому что это так страшно…

      – Я заметил. Но почему страшно?

      – Потому что это реально. Ты прав. Не песни, не стихи и не сказки. И не твой образ. А ты настоящий – и я. И… не получается туда посмотреть.

      – Ну и не смотри.

      – От технических деталей я просто со стоном рву на себе волосы.

      – Ты чего-то стесняешься?

      – Невыносимо даже, что ты смотришь на меня, а если еще что-то со мной делать будешь…