Настя и кроличья лапка / Остров / Мазок. Три повести. Андрей Кокоулин

включила свет, заголила бедра, руки, расстегнула блузку и не обнаружила на себе ни крови, ни ссадин, ни следов от ударов. Только на шее заметила покраснение, похожее на отпечаток пальца. Да на левой руке у локтя нашла пятнышко синяка.

      – Почему? – выдавила Настя.

      Съежившись, уткнув лицо в ладони, она зарыдала, как, наверное, не рыдала никогда в жизни. От обмана, от горькой обиды, от не случившегося чуда. Юрчик, Юрчик мой! Юрчик! Прости. Прости, пожалуйста! Не умею. Не могу. Не дается.

      Прос…

      Настя подняла голову. Показалось, будто коротко звякнул дверной звонок. С пол-минуты она прислушивалась, вытирая слезы, сдерживая дыхание. Было тихо. Тикали часы. Из кухни доносился стрекот холодильника, вздумавшего поддержать температурный режим. Раньше ему, конечно, не холодилось.

      Тихо. Вот и слуховые галлюцинации. Настя уткнулась лбом в подушку. Если б это был Юрчик!

      На этот раз звонок гремел дольше. Кто-то, прижимая палец к кнопке, теперь явно желал, чтобы его воспринимали серьезно, а не как галлюцинацию. Настя соскочила с дивана и, на ходу вытирая щеки, шагнула в прихожую.

      – Кто? – спросила она, наклонившись к двери.

      – Я.

      Глухой, усталый голос. Юрчик!

      Была б у Насти суперсила, дверь уже слетела б с петель. Ах, глупые пальцы, глупая защелка, глупые глаза, глупая радость, что мутит и мешает успокоиться дыханию и пальцам! Ноги, готовые пуститься в пляс, тоже глупые. Стойте, стойте, хватит!

      – Юрчик! Сейчас я, сейчас!

      Настя чуть не сломала ноготь, но защелка сдалась, и свет с лестничной площадки потек в квартиру.

      – Юрчик.

      Человек на пороге походил на мертвеца. Он был весь в земле, в липкой глине, голова его была грязна, и рыжина волос проглядывала едва-едва. Лицо бугрилось комьями, брови, нос, губы, скулы распухли. Его, видимо, били и хорошо били. Но человек умудрился разлепить рот в корявой улыбке.

      – Вот и я.

      На нем был жуткие, в промасленных пятнах штаны, на одной брючине разошедшиеся по шву до колена, и вытянутый, какой-то серо-буро-зелено-голубой свитер. В прореху на брючине виделась нога, фиолетовая и красная, опухшая, лоснящаяся. Руки были черные, правая кисть, пальцы кое-как замотаны, залеплены пластырем.

      – Юрчик!

      Настя не знала, плакать или смеяться.

      – Да, это я, – проговорил Юрчик. – Собственной. Персоной.

      Он шевельнул левой рукой, словно открывая себя для объятий, и Настя со слезами упала ему на грудь.

      – Юрчик!

      – Ти… ше… – выдохнул Юрчик. – Боль… но.

      – Прости.

      Настя принялась поцелуями покрывать его лицо, не обращая внимания ни на грязь, ни на солоноватый вкус, остающийся на губах. С волос Юрчика под ноги брызгала засохшая, отстающая глина.

      – Живой.

      – Ага.

      Юрчик закашлял, согнулся, почти повис всей тяжестью тела на Насте. Они осторожно, мелкими шажками зашли в квартиру.

      – Это