Нюрнберг. На веки вечные. Том первый. Братья Швальнеры

не касаются? Разве каждый из нас бросает бомбу в главу несправедливого государства, даже понимая, что завтра этот строй все равно будет свергнут и бомбометателя приравняют к национальному герою?.. Вот и получается, что человек, на первый взгляд непричастный к нарушениям закона, вдруг оказывается перед лицом неминуемой ответственности за то, чего он лично и непосредственно не совершал – и это называется правосудием. И он решает уйти из жизни, подобно кафкианскому герою, не видевшему исхода в неравной борьбе с государственной – а в данном случае уже и межгосударственной – машиной. Но за что тогда ему стыдно? За что или за кого? Странно…»

      Конечно, ни о каком оправдании преступлений нацизма, к которым манипулятор и оратор Лей был причастен, Даллес не мог вести и речи. Просто на каком-то этапе размышлений ему показалось, что прав был Донован, неделю назад предостерегавший его от перегибов при проведении процессов такой общественной значимости… Хотя нет, такие мысли ему, кадровому разведчику, который призван своей страной обеспечить проведение скорого и справедливого суда над этими недочеловеками, следовало гнать от себя подальше. Что он и сделал.

      От размышлений его отвлек Эндрюс:

      – Простите, сэр?

      – Да?

      – Желаете лично допросить сержанта Коннора?

      – Нет. Лучше дайте мне его личное дело.

      – Оно в комендатуре, сэр, у полковника Брэдбери.

      – Хорошо, я там с ним ознакомлюсь, спасибо. А вы пока смените караул у камер. Переведите Коннора, скажем,.. к Герингу. И вообще проведите ротацию – это никогда не помешает.

      Еще толком не понимая, что криминального можно найти в расследовании самоубийства нестабильного психически человека (это согласно теории Ломброзо,26 учитывая наличие у Лея при жизни талантов в науке и искусстве, Даллес заключил, что под влиянием алкоголя он мог свихнуться куда вернее, чем, скажем Геринг или Йодль), Даллес все же понимал, что от результатов следствия зависит его пребывание в Нюрнберге. Следствие было формальным поводом не уезжать, а провал его свел бы этот повод к нулю. Потому следовало рыть носом. И одно «но» в истории с самоубийством Лея подсказывало ему направление движения – слова о том, что ему было стыдно. Со слов Коннора следовало, что никаких признаков раскаяния Лей не подавал. Так за что же ему стыдно? Может, сержант не услышал или не захотел услышать что-то важное, что сказал ему перед смертью нацистский преступник? Так или иначе, к допросу Коннора следовало подготовиться.

      Для этого Даллес направился в комендатуру и долго там изучал личное дело американского сержанта. Быть может, он как-то косно истолковал речь Лея; может, пройденное им горнило войны скептически настроило его по отношению к лидеру «Трудового фронта»; может, у него замылились глаза и уши настолько, что он не заметил ничего, что могло сыграть решающую роль в самоубийстве гитлеровского сателлита? Одним из любимых

26

Гениальность и помешательство: Параллель между великими людьми и помеш.: С портр. авт. … / Ц. Ломброзо; Пер. с 4 итал. изд. [и предисл.] К. Тетюшиновой. – Санкт-Петербург: Ф. Павленков, 1885. – [2], II, VIII, 351 с.