Неизвестность. Ирина Грачиковна Горбачева

ожидая рассвета.

      На свадьбе Люба сидела за столом, отрешённо наблюдая за происходящим. От постоянных пьяных криков «горько» ей становилось дурно. Ей хотелось оттолкнуть пьяного, плохо стоящего на ногах Николая, но мать, видя её недовольство, дёргала её за подол платья, приговаривая:

      – Не кочевряжься.

      Любу пугала мать Николая.

      – Мало мне своей мамаши, так и эта, кажется не лучше. Взгляд такой, словно убить готова.

      А Митрофановна, как все называли мать жениха, не переставая нахваливала Николая и себя Любиной матери.

      – Коленька мой, всё в дом, всё в дом. На все руки мастер. Я тебе так сваха скажу. Ты ко мне с уважением и я тебя никогда не обижу.

      – Люб, слышишь, что свекровка твоя говорит? Вот. Ласковое теляти двух маток сосёт, – поддерживала её мать Любы.

      – У меня в доме лежебок и лентяек не потерплю, я тебе сразу говорю. Я человек прямой, правду-матку прямо в глаза говорю. В нашем доме никто не врёт, только правда!

      – А мы тоже не на помойке найдены, – встревал в разговор отец Любы, – у нас доча, просто золото.

      – Не всё золото, что блестит, – с издёвкой отвечала ему Митрофановна.

      – Ты это о ком? – пытался возмутиться отец.

      – Да сядь ты уже, – пресекала мать любую попытку отца защитить дочь.

      На свадьбе Люба узнала многое о семье, в которой теперь ей придётся жить.

      – Ох, бедная! Не повезло тебе, – сожалея, говорила какая-то пьяная женщина. Потом выяснилось, это была тётка Николая по отцу, – я тебе так скажу! Свекровь твоя, настоящая жаба. Знаешь, как она матушку мою обижала?! – пьяно и наигранно заплакав, она оттолкнула от себя какого-то такого же пьяненького мужичка, – да иди ты отсюда, мы беседуем, не видишь?

      – Так вот, чего хочу сказать о твоей свекрови… Смотри, смотри, попрыгала жаба…

      Так прерываясь на то, чтобы с кем-то выпить очередную рюмку самогонки, или отгоняя от Любы очередного гостя, она рассказала о причине ненависти к матери Николая.

      – Раньше мы без всяких удобств жили. Вода в колодце, туалет на улице. Но хорошо жили, дружно. У меня маманя не злобливая, добрая женщина была. Да и брат мой тюфяк, тюфяком. Хорошо жили, пока брат эту жабу в дом не привёл. Чего Митрофановна уши навострила? – крикнула тетка, увидев, как та пристально на них смотрит, – видала? Боится, что всю правду о ней расскажу. Не боись, на всё времени не хватит. Так вот, вскоре папанька умер. Хороший мужик был. Так эта и стала царицей в доме, а маманя у ней, вроде, как в прислугах. Митрофаниха к тому времени самогонку навострилась гнать. Как то мать не выдержала и что-то против этого сказала, так эта зараза, взяла ведро ночное, которое в доме держали для малой нужды, и одела его матери на голову. Нет, ну ты представь, я же младшая в семье. Понимаешь, мне мать-то жалко.

      – А брат ваш? – спросила Люба.

      – Брат… К тому времени она его так загрызла, что он спился от её самогонки. А потом ещё и отомстила, знать, чтобы в следующий раз перечить ей неповадно было. Маманя подслеповатая была. Без очков не видела. А эта зверюга разрезала пакет из-под