Неразменный рубль: Повести и рассказы. Николай Лесков

и вошла потихоньку через девичью в детскую комнату. Обогрела у теплой печки руки, поправила ночник, что горел на лежанке, постлала свой войлочек, помолилась перед образником Богу, стала у Машиной кроватки на колена и смотрит ей в лицо. А дитя лежит, как херувимчик милый, разметав ручки, и улыбается. «Спишь, милка?» – спросила Настя потихонечку, видя, что дитя смеется не то во сне, не то наяву – хитрит с Настей.

      – М-м! – сказала девочка спросонья и отворила свои глазки.

      – Спи, спи, душка! – проговорила Настя, поправляя на ребенке одеяльце.

      – Это ты, Настя?

      – Я, милая, я. Спи с Богом! Христос с тобой, Матерь Божия и Ангел Хранитель! – Настя перекрестила свою любимицу.

      – Посиди, Настя, у меня.

      – Хорошо, моя детка. Я так вот над тобой постою.

      – Милая! – сказала девочка Насте, обняла ее ручонкой, прижала к себе и поцеловала.

      – Какая ты холодная, Настя! Ты на дворе была?

      – На дворе, голубка.

      – Холодно там?

      – Холодно.

      – А я сон какой, Настя, видела!

      – Какой, моя пташечка?

      – Будто мы с тобой по хвастовскому лугу бегали.

      – А-а! Ну, спи с Богом, спи!

      – Нет, послушай, Настя! – продолжало дитя, повернувшись на своей постельке лицом к Насте. – Мне снилось, будто на этом лугу много-много золотых жучков – хорошенькие такие, с усиками и с глазками. И будто мы с тобой стали этих жучков ловить, а они всё прыгают. Знаешь, как кузнечики прыгают. Всё мы бегали с тобой и разбежались. Далеко друг от друга разбежались. Стала я тебя звать, а ты не слышишь: я испугалась и заплакала.

      – Горсточка ты моя маленькая! Испугалась она, – сказала Настя и погладила Машу по кудрявой головке.

      – Ну, слушай, Настя! Как я заплакала, смотрю, около меня стоит красивая такая… не барыня, а так, Настя, женщина простая, только хорошая такая. Добрая, вся в белом, длинном-длинном платьице, а на голове веночек из белых цветочков – вот как тетин садовник Григорий тебе в Горохове делал, и в руке у нее белый цветок на длинной веточке. Взглянула я на нее и перестала плакать; а она меня поцеловала и повела. И сама не знаю, Настя, куда она меня вела. Всё мы как будто как летели выше, выше. Я про тебя вспомнила, а тебя уж нету. Ты внизу, и мне только слышно было, что ты кричишь. Я глянула вниз, а тебя там волки рвут: черные такие, страшные. Я хотела к тебе броситься, да нельзя, ножки мои не трогаются. А тут ко мне навстречу много-много детей набежало: все хорошенькие такие да смешные, Настя: голенькие и с крылышками. Надавали мне яблочек, конфеток в золотых бумажках, и стали мы летать, – и я, Настя, летала, и у меня будто крылышки выросли. А тут ты меня назвала, я и проснулась. Хороший это сон, Настя?

      – Хороший, моя крошка, хороший. Спи с Богом!

      – О чем же ты, Настя, плачешь?

      – Так, ни о чем, деточка; спи!

      – Зубки у тебя болят?

      – Да; спи, спи!

      – Нет, скажи, о чем плачешь? Кто тебя обидел?

      – Зубки болят.

      – Нет, – нетерпеливо сказала девочка, – кто тебя обидел?

      – Никто, мой дружок. Так, скучно