О Дикий Запад!. Михаил Веллер

ся: режиссер гений, актеры гении, сценарист дурак, пшел вон, болван, не путайся под ногами.

      – Да я бы им под холодную закуску левой ногой такое заворачивал за полгонорара – никакой постановкой не угробить, за счет голого сюжета и раскладки ситуаций фильм бы на ура держался. Народу простого кина охота, чтоб дух захватывало, и похохотать, и слезку вытереть.

      – А-а! Так что ж ты тут сидишь? Давай, заворачивай.

      – Да элементарно! Сейчас я тебе кинуху расскажу – финиш. Еще все будет перед глазами стоять, покажется потом, что ты это точно в кино видел!

      – Ну-ну. Гомер из Конотопа. Представляю себе эту развесистую клюкву.

      – Слушай внимательнее и тогда представляй. Сейчас.

      Вот. Допустим, так.

      Кадр первый.

      Смоленый борт шхуны, нос режет морскую волну. Солнце, голубизна, чайки кричат, кружась над мачтами. У фальшборта – обросшие, обветренные моряки жадно вглядываются: родной берег!

      Пыльная улица китобойного поселка на Восточном побережье Штатов: темные домики с садиками, собаки у заборов, баркасы и сети у причалов, дымок кузницы, крест церкви. Вниз, к берегу, несутся мальчишки с воплем:

      – Шхуна пришла!

      Девушка, красивая, юная, белокурая – щемящая сказка, а не девушка! – поворачивает лицо. Видит что-то вдали: бледнеет, вспыхивает, розовые детские губы приоткрываются…

      – Слушай, ты когда-нибудь в Штатах был?

      – Нет; а зачем? А ты?

      – Зачем же ты берешься за то, что знаешь только по глупым фильмам и книжкам? Я бы сказал, что это вторично, если бы это не было третично и четвертично! Раскрашенный картон, а не жизнь.

      – А наплевать – зато интересно. Зрителю нет дела до эстетических тонкостей – какая разница, что там вторично, а что нет, главное, чтоб здорово было. Итак, повторяю для дундуков:

      …розовые детские губы приоткрываются. Приоткрываются, понял? Я сказал! Ага… приоткрываются, что-то беззвучно и счастливо шепча, слезинки тихо скатываются из сияющих глаз, грудь ее вздымается от прерывающегося взволнованного дыхания.

      Во – именно это лучше пустить первым кадром.

      А дальше:

      Белый парус на грани синего неба и синей воды.

      А дальше – борт шхуны и моряки.

      А дальше – возбужденная и восторженная суета на берегу: толпа у причалов машет, вытягивает шеи, галдит. А шхуна близится к берегу.

      Или нет – лучше так:

      Первый кадр:

      Прелестная девушка, несчастное лицо, отрицательное движение, прерывающийся голос:

      – Нет… никогда. Он вернется. Он сказал, и он вернется…

      Угрюмое и сильное лицо молодого мужчины, черные кудрявые волосы, резкие черты, мрачно горящие глаза:

      – Два года прошло. Он не вернется! Его давно нет, нет! А я – я умру за тебя… Я люблю тебя. Я сделаю все, чтоб ты была счастлива…

      – Нет!.. Я буду ждать его тысячу лет. Стариком. Калекой. Даже в могиле я буду ждать его! – Голос девушки дрожит, звенит от слез.

      Вот тут она и замечает парус.

      Итак: толпа на берегу: женщины и принаряженные, и растрепанные – только от корыта, старики с палками, шейные платки, кожаные куртки, морщины выдублены соленым ветром, кто-то смотрит в подзорную трубу, кто-то держит ребенка на руках.

      Мужские замечания:

      – В полном грузу.

      – Верных три тысячи бочек ворвани.

      – А грот-стеньга-то у них заменена! Здорово, видно, потрепало…

      – Ты хоть знаешь, что такое грот-стеньга?

      – Неважно. Знаю. А что?

      – Нельзя же лепить такие дикие стертые штампы!

      – Почему это нельзя? Можно. Ты не знаешь, что такое сила штампа! Это ж готовые образы, страсти, – только платок от слез выжимай! Я такое штампами наштампую – не оторвется ни один эстет: губки покривит, а проглотит, еще и поскребет его по сердечку!

      – Да мне неинтересен этот какой-то детский наивняк!

      – Гражданин, заткнитесь или выйдите из зала! Кино началось!

      Так на чем я остановился? Да:

      …Стукает о доски причала швартов, плещет волна, падают сходни.

      Прелестная наша девушка и светловолосый, небольшой и крепкий юноша на носу шхуны неотрывно смотрят друг на друга.

      Идут титры – на фоне счастливых встреч, объятий и слез на причале, отцы подбрасывают выросших без них детей. На встречу нашей влюбленной пары мрачно смотрит с краю толпы тот самый молодой мужчина: кожаный фартук, тяжелые руки – очевидно, он кузнец.

      – Все вернулись! Все!

      – Три тысячи двести бочек!

      – У гарпунера рука – тверже железа! – Здоровенный детина с пиратской повязкой через глаз любовно хлопает по спине светловолосого крепыша. Тот замер, осторожно гладя волосы приникшей к его груди девушки.

      Внезапно юноша обводит взглядом толпу:

      – А