Четверо. Александр Пелевин

дёрнулся, сонно мотнул головой, резко разлепил глаза и огляделся. Он сам не заметил, как заснул в дороге. Он сидел на переднем диване; водитель, загорелый старичок с ясными синими глазами, смотрел на него и выжидающе улыбался.

      Машина стояла у небольшого здания горотдела милиции; возле входа уже скучали в ожидании двое в белых гимнастёрках.

      Даже в машине было чертовски жарко – Введенский почувствовал, как пот заливает глаза и слиплись волосы под фуражкой. Они стояли на мощёной дороге, из окна соседнего дома с любопытством выглядывали чумазые дети – маленькие татары, которые наверняка видят здесь такой автомобиль раз в полгода.

      Совсем небольшой городок.

      Ему было сонно и муторно, губы пересохли от жажды, слипались глаза, и затекла правая рука.

      Вдалеке – Введенскому показалось по ленинградской привычке, что это тучи, но нет – высились огромные горы, чуть подёрнутые лёгкой дымкой. Он всё никак не мог привыкнуть к этим крымским горам, в Ленинграде всё плоское, а здесь к двум измерениям добавляется ещё и третье. И ещё труднее здесь привыкнуть к тому, как по этим горным дорогам лихачат местные водители, то ли безумцы, то ли самоубийцы, то ли просто хорошо знают дорогу – но ехать иногда по-настоящему страшно. Тем не менее он умудрился уснуть по дороге и совершенно не помнил как.

      Он помнил пыльную дорогу, синие проблески моря на горизонте, дрожащие миражи и солнечные блики в зеркале.

      Белый Маяк – городок между Алуштой и Гурзуфом, не такой большой, как первая, и не такой красивый, как второй. Каких-то двадцать лет назад он был обычным посёлком, береговая линия которого напоминала алуштинский «профессорский уголок» с дачами и старыми особняками, где предпочитала отдыхать интеллигенция, не любившая ялтинского шума и людной Евпатории.

      Это всё, что Введенский знал о городе, где ему предстоит работать.

      Он взглянул на себя в зеркало заднего вида и понял, что выглядит очень уставшим: покрасневшие глаза, бледное, почти не загоревшее на крымском солнце лицо, прядь вспотевших чёрных волос, выбивающаяся из-под фуражки, а на впалых щеках стало появляться раздражение от бритья – он здесь так и не нашёл в продаже свой крем. Он недовольно скривил тонкие губы, снял фуражку и провёл ладонью по лицу, утирая капли пота.

      – Я что, уснул? – спросил Введенский.

      – Как выехали из Алушты, так и затарахтели, что мой мотор, – ответил водитель. – Вот, Николай Степаныч, приехали, глядите, вас там уже ждут.

      – Да, да. – Введенский протёр глаза и открыл дверцу, чтобы выйти. – Вы же подождёте меня тут?

      – Само собой, – ухмыльнулся водитель. – Мне вас ещё в номера вечером везти.

      – Скажете тоже – в номера… Я даже не знаю, куда меня тут поселили.

      – Да там санаторий прямо на берегу, у пляжа. Я эти места знаю, там от центра города – полчаса пешком по дороге. Там сейчас и не живёт почти никто, запустение, сезон на излёте, да и заведующего недавно посадили – воровал. Одна бабка там сейчас живёт, да вы её и не увидите, наверное. Вас ждут, – водитель кивнул на тех двоих, что стояли у входа в отделение.

      – Да,