Именами вашими стоим. Евгений Георгиевич Балакин

всегда противился такому произволу и унижению человеческого достоинства, при этом хорошо понимая, что государственный уклад в России ещё не скоро изменится в этом смысле в лучшую сторону. Но его особенно возмущал вид безнаказанно распускающих руки иностранцев.

      «У себя дома он такого не позволил бы. Конечно, Европа! А здесь одни туземцы», – с неприязнью подумал Булгаков и, сделав движение к Поху, крепко схватил его за руку:

      – Не думаю, господин Пох, что все мясники в вашей разлюбезной Саксонии знают Данте.

      Не ожидавший этого, Пох обернулся. Его лицо кривилось от боли, так как Булгаков непроизвольно сжимал его руку всё сильнее и сильнее.

      – Отпустите меня, – прошептал он побелевшими губами, – вы не понимаете. Этих людей надо воспитывать, потому что они шлак, пустая порода…

      – Русские люди пустой породой никогда не были, а здесь в Сибири – и подавно! Советую вам это запомнить.

      Голос капитан-поручика прозвучал негромко и очень жёстко, после чего он медленно разжал свои пальцы.

      Где-то в районе заводского пруда стукнул в колотушку сторож. Ему в ответ в генеральском доме с треском вылетела пробка из бутылки шампанского, переполошив собак в ближайших дворах.

      – Я буду жаловаться на вас Его Превосходительству, господину Беэру.

      Пох с ненавистью посмотрел на Булгакова, затем перевёл взгляд на солдат. Они были свидетелями его унижения, и он им этого прощать не собирался.

      «Жаловаться он будет, обидели его. Искалечить человека ему, видите ли, не позволили», – подумал капитан-поручик. И хотя отношения его с начальником Колывано-Воскресенских заводов складывались непросто, но желание поставить на место зарвавшегося немца было сильнее:

      – Сделайте милость, хоть сейчас.

      Услышав это, Пох круто развернулся и почти побежал к дому Беэра. Усмехнувшись про себя, Булгаков посмотрел на солдат. Те всё это время молча стояли рядом, настороженно наблюдая за происходящим.

      – Зовут как?

      – Барнаульского горного батальона солдаты Анисим Чуркин и Еремей Кабаков! Приказано следить за тишиной и порядком.

      Пострадавший солдат, видимо старший, старался говорить бодрым голосом, чётко произнося слова, но разбитые губы не слушались.

      – Плохо следишь, Анисим. Кровь вытри.

      Николай Иванович, достав платок, протянул его солдату, но тот, отрицательно покачав головой, сорвал несколько листиков подорожника и, поплевав на них, обтёр своё лицо.

      – Не извольте беспокоиться, Ваше благородие. Это ничего. Это мы вытерпим.

      – Так точно, Ваше благородие! – гаркнул второй солдат, давно молчавший и, видимо, желая оставить о себе у начальства хорошее впечатление. Булгаков посмотрел на него.

      – Что «так точно»? – при этом он нахмурил брови и сделал грозный вид. – Что так точно?

      Струхнувший солдат заморгал глазами. Он уже пожалел, что вообще открыл рот и ему, чтобы исправиться, оставалось только одно:

      – Никак нет, Ваше благородие!

      – Вот