Знак свыше. Современные были. Мария Сараджишвили

поколение. Нет у нее ни давления, ни мешка лекарств. Они только от старости в свое время умирают.

      – А почему она у себя жить не может?

      – С невесткой не уживается. Она ее консервами испорченными травит, чтоб скорей померла.

      – Какой-то кошмар. И что?

      – Ничего. Баба Надя молитвы читает, и отрава на нее не действует.

      – И что? Это работает? – поразилась я, так как на момент описываемых событий прочно стояла на платформе воинствующего атеизма.

      – Выходит, работает. Баба Надя до революции в епархиальном училище училась и всегда молится перед едой.

      От последних слов веяло такой средневековой плесенью, что мой мозг отказывался это воспринимать.

      – А может, это все симптомы старческого маразма – про отравление?

      – Нет, это правда. Сын случайно съел, что матери предназначалось, и в больницу попал. Он же перед едой не читает молитв. Потому решил изолировать Надю. Не подаст же он в суд на свою жену. У них уже дети взрослые. Стыдно… Надя в свое время благородство проявила. Застала своего Гелу с деревенской девушкой и заставила его на ней жениться. И вот теперь расплачивается за добро. Невестка ждет – не дождется, когда Надя на тот свет отправится.

      Мама быстренько договорилась с сыном квартирантки о ста рублях в месяц, куда были включены проживание и питание, и на другой неделе баба Надя переехала к нам.

      Жиличкой она была золотой. Целый день сидела в кресле и вслепую вязала носки, иногда передвигалась «для разминки» по комнате туда-сюда. До и после еды она и вправду что-то шептала. Делалось это явно не с целью демонстрации, как впоследствии я наблюдала у многих верующих, а скорее по какой-то давней привычке. Для нее это было так же естественно, как мыть руки или причесываться своим ископаемым гребнем, потерявшим большинство зубцов.

      Еще удивляло ее постоянное благодушие и полное отсутствие раздражительности. Очень часто она даже за малый пустяк благодарила:

      – Живите долго-долго.

      Веру свою она не афишировала. Никогда ни словом, ни намеком не жаловалась на свою участь – жить на старости лет у чужих людей. В разговоры, ее не касающиеся, не вмешивалась. И вообще старалась быть как можно более незаметной.

      Чаще всего баба Надя говорила загадочное:

      – Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его.

      Кто такой этот царь Давид и при чем тут его кротость, я узнала лет через десять, придя к вере. Тогда многое чудаковатое в поведении квартирантки встало на свои места.

      Сын проведывал ее раз в месяц. Принесет деньги за месяц вперед, посидит с матерью, поохает на свою нелегкую жизнь большого начальника (Надя утешала его, как могла) и – домой.

      Жила у нас баба Надя года два. Потом сын забрал ее домой, сообщив новость: жена его заболела психическим расстройством и повесилась.

      Услышав это, баба Надя заплакала:

      – Что она с собой сделала? Лучше бы я умерла! И так зажилась. Но не забирает Господь…

      Через пять лет