Айван, единственный и неповторимый. Кэтрин Эпплгейт

десять лет. Волосы у нее черные и блестящие, будто из стекла, а улыбка широкая, четким полумесяцем. У нас с ней много общего. Мы оба – приматы, и оба – художники.

      Это от Джулии мне достался мой первый цветной карандаш, голубой огрызок, который она просунула вместе со сложенным куском бумаги через дырку в стекле.

      Я знал, что с ним надо делать. Я не раз наблюдал за тем, как Джулия рисует. Когда я провел этим карандашом по бумаге, за ним осталась линия, похожая на ползущую голубую змею.

      Рисунки Джулии переполнены цветом и движением. Она любит рисовать то, чего не бывает, – облака на ее рисунках улыбаются, а машины – плавают. Джулия рисует без остановки, пока не сломаются карандаши и не порвется бумага. Ее рисунки похожи на кусочки сна.

      Я так рисовать не умею. Я никогда не запоминаю своих снов, хотя и просыпаюсь иногда со сжатыми кулаками и отчаянно колотящимся сердцем.

      По сравнению с рисунками Джулии мои кажутся бледными и робкими. Она берет идеи для рисования у себя из головы, а я – в своей клетке. Это то, что наполняет мою повседневную жизнь, – яблочные огрызки, банановые шкурки, обертки от конфет (я нередко съедаю предмет, прежде чем начать его рисовать).

      Но даже несмотря на то, что я снова и снова рисую одно и то же, мне это никогда не наскучивает. Когда я рисую, то перестаю думать обо всем другом – о том, где я, о том, что было вчера и будет завтра. Я просто вожу карандашом по бумаге.

      Люди, похоже, не всегда догадываются, что же изображено на моих рисунках. Они щурятся, вертят головами, что-то бормочут. Я рисую банан, великолепный спелый банан, а они говорят: «Это желтый самолет!» или «Это же бескрылая утка!».

      Ну и пусть. Я рисую не для них – я рисую для себя.

      Мак быстро понял, что люди готовы платить за рисунки, сделанные гориллой (даже если и не понимают, что на них изображено). Теперь я рисую ежедневно. Мои произведения можно купить за двадцать долларов (с рамкой – за двадцать пять) в сувенирном магазине рядом с моими владениями.

      Когда я устаю рисовать и мне хочется отдохнуть, я просто сгрызаю карандаши.

      фигуры в облаках

      Кажется, художником я был всегда.

      Даже детенышем, еще цепляясь за шерсть матери, я смотрел на мир взглядом художника. В очертаниях облаков мне виделись фигуры, в нагромождениях камней на дне ручья – скульптуры. Я пытался ухватить яркие краски – багровый цветок, дотянуться до которого не получалось, или проносящуюся мимо черную как смоль птичку.

      У меня осталось не так уж много воспоминаний из детства, но я отлично помню, как при первой же возможности окунал пальцы в холодную грязь и пытался рисовать на спине матери, как на холсте.

      Она была добрая и терпеливая душа, моя мама.

      воображение

      Я надеюсь, что однажды научусь рисовать так же, как и Джулия, воображая несуществующие миры.

      Я знаю, что думает большинство людей. Они считают, что у горилл нет воображения. Утверждают, что мы не помним своего прошлого и не в состоянии размышлять о будущем.

      Если задуматься, в чем-то они правы.