Все рушится. Чинуа Ачебе

правда, что взрослых людей огонь не жжет? – Как и большинство детей, Эзинма называла мать по имени.

      – Да, – ответила Эквефи, у которой не было времени на разговоры. Ее дочке исполнилось всего десять лет, но она была разумна не по годам.

      – А вот мать Нвойе на днях уронила горшок с супом так, что тот даже разбился, потому что был горячим.

      Эквефи перевернула курицу в ступе и стала ее ощипывать.

      – Эквефи, – сказала Эзинма, пристроившись помогать матери ощипывать птицу, – у меня веко дергается.

      – Это к слезам, – ответила мать.

      – Нет, вот это веко, верхнее.

      – А это значит, что ты что-то увидишь.

      – А что я увижу? – спросила девочка.

      – Откуда мне знать? – Эквефи хотела, чтобы девочка сама догадалась.

      – А! – воскликнула та. – Я знаю – это будут борцовские состязания.

      Наконец курица была чисто ощипана. Эквефи попробовала было выдрать ороговевший клюв, но он оказался слишком прочно вросшим. Тогда, развернувшись на своей низкой табуретке, она сунула клюв в огонь на несколько секунд, после чего он с легкостью вышел наружу.

      – Эквефи! – окликнули ее из другой хижины. Это была мать Нвойе, первая жена Оконкво.

      – Это меня зовут? – Так было принято отвечать, если тебя звали снаружи. Здесь никогда не говорили в ответ «да» из страха, что звать мог злой дух.

      – Пусть Эзинма принесет мне огня. – Ее собственные дети и Икемефуна ушли на речку.

      Эквефи положила несколько раскаленных углей на черепок от разбитого горшка, и Эзинма отнесла их через чисто выметенный двор матери Нвойи.

      – Спасибо, детка, – сказала та. Она чистила новый ямс, а в корзине рядом лежали зелень и бобы.

      – Давай я разведу тебе огонь, – предложила Эзинма.

      – Спасибо, Эзигбо. – Она часто так называла девочку, слово означало «милая».

      Эзинма вышла, принесла пучок хвороста из большой вязанки, предназначенной для растопки. Об подошву ступни поломала ветки на мелкие кусочки и начала дуть на угли.

      – Ты себе так глаза сожжешь, – сказала мать Нвойе, подняв голову от ямса, который чистила. – Возьми опахало.

      Она встала и сняла опахало с балки, на которой оно висело. Как только она встала, шкодливая козочка, которая до того, как положено, поедала очистки, вонзила зубы в целый клубень, откусила два больших куска ямса и выскочила из хижины, чтобы безопасно сжевать добычу в козлятнике. Мать Нвойе ругнулась ей вслед и уселась обратно чистить ямс. Над огнем, который разводила Эзинма, столбом поднимался густой дым. Девочка продолжила раздувать огонь опахалом, пока над очагом не взметнулись языки пламени. Мать Нвойе поблагодарила ее, и она отправилась обратно в свою хижину.

      И как раз в этот момент до них донесся отдаленный бой барабанов. Он шел от ило – деревенской площади для развлечений. Каждая деревня имела свою ило, обычно ровесницу самой деревни, на ней происходили все важные церемонии и устраивались