Вкус Парижа. Мария Шенбрунн-Амор

фартуке вытащил мешок мусора.

      Я положил на стол десять франков:

      – Сдачи не надо.

      Гарсон ловко смахнул купюру со стола:

      – Удачного дня, доктор.

      Он продолжал бдительно следить за мной, пока я шёл к входу в ресторан. Я не сомневался, что он тут же позвонит в полицию и доложит о подозрительном высоком блондине, вынюхивающем детали убийства.

      Усач из «Ля Тур д’Аржана», заметив меня, нахмурился:

      – С газетчиками не разговариваю!

      – Я не газетчик. Моя жена, мадам Воронин, вчера была среди гостей месье Люпона. Она забыла у вас шляпку. Такую чёрную, с вуалеткой.

      Он взглянул на меня с любопытством:

      – Ах так? Прошу прощения, месье!

      Вошёл внутрь, спустя пару минут вернулся с чем-то, напоминающим остывшую лаву Везувия с облаком дыма в виде вуали.

      – Простите, жена очень переживает по поводу случившегося. Вы что-нибудь видели, слышали?

      Швейцар припрятал купюру с той же профессиональной ловкостью, что и гарсон:

      – Я всё рассказал полиции.

      – Вы понимаете, я не полиция, я муж, – я повертел в пальцах еще десять франков, – расскажите мне то, что может быть интересно мужу.

      За всё содержимое моих карманов толстяк повторил то, что я уже знал и без него:

      – Я видел только, как месье Люпон подошёл к вашей жене, когда она вышла из туалетной комнаты. Он что-то сказал, мадам, похоже, рассердилась и выбежала из ресторана. Он вышел за ней, да так больше и не вернулся. Я надеюсь, мадам в порядке?

      Больше тут делать было нечего, и с извергающимся вуалью Везувием под мышкой я поспешил в Отель-Дьё.

      У меня этот путь занял девять минут – по меньшей мере на десять минут быстрее, чем вчера у Елены. Это, конечно, никак не указывало на её вину, она ведь была расстроена, испугана, вдобавок потерялась в темноте и упала. Но теоретически эти лишние десять минут предоставляли ей необходимое время для того, чтобы спуститься с Люпоном под мост, застрелить его и всё ещё успеть появиться в госпитале в одиннадцать часов восемь минут.

      В больничной аптеке я приобрёл изрядное количество лекарств. В своём кабинете перепаковал их в большую коробку, засунул ту в сумку и с сумкой на плече поехал в иранское посольство.

      Посольство располагалось неподалёку от нашего дома, в красивом особняке на авеню Йена. Меня там хорошо знали, вместе с супругой частенько приглашали на торжественные приёмы и всегда принимали с любезностью, полагающейся лейб-медику Реза-хана. Я любил бывать здесь.

      В модерном Париже я тосковал по Тегерану, по дребезжанью колокольчиков верблюжьих караванов, бредущих на Большой базар, по запаху поднимаемой ими пыли, по журчанию арыка, текущего вдоль глухих каменных оград, через которые перевешиваются ветви абрикосов и гранатов, по воплям муэдзинов на рассвете. Восток впитывается в человека глубже аромата специй. А может, я тосковал по своей юности, по тем временам, когда ещё только прибыл в столицу Персии из Решта. Тогда я