Мы встретили зло. Александра Зайцева

сказала мама, – как всегда, только терпеливее.

      Он посмотрел на маму, а потом оглянулся на нас. На его свирепом бородатом лице было такое выражение, как у некоторых дохляков из начальной школы, когда пацаны постарше зажимают их в раздевалке и требуют деньги. А у дохляков денег нет, честно! И они надеются, что пацаны поверят и не побьют, но в то же время точно знают, что всё-таки побьют – запинают по полной. Вот так Гоша тогда смотрел.

      – Вы идите, а я в магазин метнусь, – сказал он. – У нас холодильник пустой. Она уже неделю не ест, а я так…

      И мы пошли.

***

      Еленовна стояла посреди прихожей в тёплом цветастом халате, с мохнатым шарфом, обмотанным вокруг поясницы. И вся она была серая и немного жёлтая, а её короткие жирные волосы с одной стороны примялись, а с другой торчали веером, как бывает, если долго лежишь на одном боку.

      Яська закричала:

      – Баба!

      Еленовна обхватила её и заплакала.

      – Как же я буду без вас? Как доживу? – причитала она.

      Не переношу взрослые слёзы. Если бы я был президентом, то запретил бы их каким-нибудь суровым законом. Или хотя бы заставил женщин не плакать при детях. Но про это я, конечно же, ничего не сказал и тоже пошёл обниматься.

      Чуть погодя Еленовна попросила торт. Вот только что рыдала, а потом вдруг говорит: «Очень хочется банановый торт», и мама его испекла в тот же день. Она здорово это умеет, хотя вся остальная еда у неё не слишком получается, по сравнению с вкусностями Еленовны.

      Мы слопали торт в один присест, а потом взрослые засели курить на лоджии. Я подслушивал. С того дня я подслушивал при любом удобном случае, потому что мама ничего не объясняла, а только отмахивалась: не знаю, всё нормально, дальше видно будет.

      И вот они дымили на лоджии не хуже тумана, и Еленовна спросила у мамы, кивнув на пепельницу:

      – Как думаешь, надо это дело бросить?

      – А ты хочешь?

      – Бросить? Нет, я хочу сброситься. С крыши. Я поднималась на десятый этаж, смотрела на чердачный люк, но там замок. А у кого ключ, не знаю. У дворника скорее всего, хотя, зачем он дворнику? И как объяснить, зачем он мне? И знаешь, я высоты боюсь.

      – Значит, не судьба.

      Мама часто говорит про судьбу. В том смысле, что когда #несудьба, это даже хорошо.

***

      Назавтра мы стали жить у Еленовны как во всякий приезд, но не совсем.

      С утра мама делала Еленовне укол, и они ехали в больницу, а после обеда мы вместе гуляли. Иногда с нами ходил угрюмый Гоша. Он тащился позади, а мы пинали опавшие листья или сгребали их в кучи, расстраиваясь, что от постоянных дождей всё слишком сырое для костра. Яська прыгала в лиственные горы с разбегу и зарывалась в них вроде бешеного крота, а мама волновалась насчёт собачьих какашек – по идее этого добра полно в любом сквере. И мы без конца смеялись из-за воображаемых какашек, и Еленовна тоже.

      Глупо, да. Но и хорошо.

      Я вижу то время жёлтым и голубым. У нас дома, на юге, листья не желтеют и не падают с красивым шуршанием. Они зелёные до