Ожидаемое забвение. Виктор Ростокин

улыбчивость и скромность

      Порастеряла ты, душа моя,

      А вместо них ты приютила скорбность,

      Угрюма, как бесплодная земля.

      Даль разрываю угловатым жестом,

      Нет, солнца не ищу, пусть будет тьма,

      Мне в бренной жизни не осталось места,

      Заплечная болтается сума,

      А в ней стихов безрадостных с десяток,

      Сухарь… а остальное пустота.

      Полыни-перестарка запах сладок,

      А в неприглядном мнится красота.

      На фоне неба чудищем осокорь,

      Он нужен мне сейчас, как никогда,

      Я подошел. Какой он был высокий

      В мои незамутненные года!

      Какой он был покладистый и щедрый,

      Его ждала великая судьба,

      Но вот он высох под горючим ветром,

      Его настигла, как меня, беда.

      Растроганно потрогал ствол корявый,

      В раздумье долгом рядом постоял.

      И произнес: «Свой век ты прожил славно».

      Как будто это сам себе сказал.

      «Какие были времена…»

      Какие были времена!

      Не все успел, не все доделал.

      Ну что ж, грань жизни не видна,

      И я взирал на вещи смело.

      Как будто был я при деньгах

      И окруженьем был доволен,

      Не босиком, а в сапогах —

      Не по золе, а росным полем.

      Сейчас у грани я стою,

      Запас урочных лет исчерпан.

      Не допишу. Не допою.

      Лист сверху донизу исчеркан,

      Ни денег, ни друзей. Один

      Не росным полем – пепелищем

      В последние иду я дни,

      Уже на белом свете лишний.

      «…Мне пóдал хлебушка кусок…»

      …Мне пóдал хлебушка кусок

      И сам представился: «Я Блок…»

      И я представился: «Ростокин…»

      Он как пропел: «Ро-сто-кин… стро-ки…

      В том что-то есть. Мельканье лет,

      Как обрывающийся след

      Туда… неведомо куда,

      Где полонила Русь беда,

      Остались избы догнивать,

      А сын в могиле твой и мать.

      Ты жалок, в рубище. Озяб.

      Немыслимых печалей раб…»

      Растаял голос вдалеке.

      …Я хлеб держал в своей руке.

      А мать одна

      Я реже буду вспоминать,

      Чтоб не казаться неучтивым,

      Те годы – их уж не догнать…

      Внушали мне, что я счастливый,

      Пусть, мол, залатаны штаны

      И желудевый хлеб в желудке.

      Рос «на виду у всей страны» —

      Любя ее любовью жуткой.

      Букварь давал уроки мне,

      И бил по лбу без ног учитель.

      Я в яви повторял, во сне:

      «Пойду на смерть, коль что случится!»

      Примерным октябренком был,

      А позже пионером славным.

      Теленка Мишку я не бил,

      Гулял с ним обережьем травным.

      И между тем, готовясь стать

      Достойным комсомольцем, громко

      Орал, что Родина мне мать!

      Но получалось как-то ломко

      И легковесно, в пору хоть

      Упасть на землю,