Волчий Сват. Евгений Кулькин

которого он долго не мог подыскать всему, что случилось за последнее время: и с партией, и с народом, и с ним лично.

      А воронье по небу все летело и летело. И от него мерк свет. И взору набивала оскомину это мелькание. Но опустить глаза было невмоготу. Они жаждали света. Пусть даже линяло белого, как флаг, обтрепавшийся на ветру и напоминающий тот, который вывешивают при сдаче позиции.

      Часть I

      В лесу, на первом снегу, который зовется порошей, видел я множество следов, оставленных птицами и зверями, и среди них узорные бисеринки, которые остаются там, где пробежит мышь. Эти следы мне нравятся больше всего, потому как ни у кого из людей не вызывают охотничьего азарта и порождают в человеке благодушие созерцания природы.

Из изложения ученика 5-го класса Алифашкина Николая рассказа М. Пришвина «Следы на снегу»

      Глава первая

      1

      Был зимний Никола, который в народе называют Волчий Сват, поскольку бирюки об ту пору водят свои тайные гулёбные дружбища, и Клюха страсть как гордится, что родился именно в это время, когда чуть подпитые взрослые говорят хмелинными от недомолвок иносказаниями.

      – Н-ныне, если и не-не свербит, то у ста-у старой вербины, о как-о какую прошлолетошный бык не-не чесался.

      Это ведет свою заичность дядя Гараська Зыкун. И у Клюхи всегда вызывает смехоту, как он это делает. Ставит локоть на стол, ращеляет пальцы растопыркой и потом за них пытается спрятать свое лицо. Видимо, такое исхитрение, как ему кажется, делает более плавной его скачковатую речь.

      Гараська страсть как не любит, когда кто-то пытается подсказать невыговариваемое им слово, потому в то время, когда он пытается осилить какое-нибудь междометие из двух букв, все смиренно сидят и молча переживают его упрямую тщетность.

      У Клюхи же, видимо, как и у всех, тоже подложечно бьётся подсказка, как селезенка у скачущего жеребца, но она исчезает тогда, когда он замечает, как Гараська мечется языком за рогаткой растопыренных пальцев. Тогда он тоже кидает к лицу руку, но только затем, чтобы закрыть ладошкой не к месту лыбищийся рот.

      Но вот что удивляло, на базаре, где дядя Гараська торгует разным сбоем: требухой, печенкой, ножками и свиными головами, он совершенно беззаично зазывально поет:

      – Кому хвосты, каждый по полверсты?

      Или что-нибудь такое скороговористое:

      – Тесто мяли, зипун украли, бери шкуру на нову шубу!

      Это он предлагал овчину, кинутую ему бойщиками вместе с гуськом.

      Больше же всего в день своего ангела Клюха любит, когда кто-то из гостей, да тот же Гараська, хотя он и не чужой, а родный брат отца, требуют его дневник, чтобы полюбоваться отметками, которые там, как звезды по небу рассеяны. Преобладают, конечно, пятерки с четверками, потому Клюха блаженно переживает тот момент, когда чтение дневника начинается с обложки:

      – Ну что тут Алифашкин Николай положил на алтарь Отечества?

      Такой высокопарный слог принадлежит