Снег идет в сердце моем. Сергей Васильев

бу просеять? Но друг не наносит визита.

      Как-то приехал, напился – и был таков.

      И от любви ни крупинки уже не осталось,

      Вся сквозь пальцы ушла,

                                            а попробуй пойми, к кому.

      Старость ли это или, может быть, просто усталость,

      Только сито и здесь, наверное, ни к чему.

      Что до чести и совести, здесь, поверьте, тем боле,

      Ни судьбы, ни помыслов своих я не стыжусь.

      Пусть себе предают

                              и воруют хотя б и по Божьей воле,

      Я на такие подвиги, видит Аллах, не гожусь.

      Остается душа? Что ж попробуйте, коль угодно.

      Не устанете разве напрасный допрос чинить?

      Ведь она, как мустанг в степи, чиста и свободна,

      Ни заарканить ее, ни наветами не очернить.

      У меня и муки-то нет,

                                      чтоб просеивать через сито,

      Ни доходов и ни сберкнижки – одни стихи.

      Но висит на гвозде в сарае старое сито:

      Просеивайте мою жизнь —

                                             не найдете там шелухи.

      Матери

      Вот еще одна зима да в чужом краю,

      За окошком ночь залегла, как тать.

      Но едва лишь улыбку вспомню твою —

      Не поверишь: сразу начнет светать.

      Пролистаю ледяные страницы зимы

      И услышу плач и небесный гул.

      И пошлю, у Господа взяв взаймы,

      Городскую песню в родной аул.

      Ты, как птица, лишившаяся птенца,

      Сколько ж мы не виделись-то – бог весть!

      Вспоминаю черты твоего лица

      И стыжусь того, что я еще есть.

      Я окутан цепью пыльных дорог,

      И отныне чужбина – моя судьба.

      Мой небесный дар без тебя продрог,

      И мой голос хриплым стал без тебя.

      Вот еще одна зима да в чужом краю,

      Сладко, думаешь, спится с тоской вдвоем?

      Встану среди ночи, чайку попью —

      И услышу твой шепот в сердце моем.

      Отцу

      Все дорого в мире: и звезды, и жизнь человечья:

      Отец постарел, но чабанской судьбой дорожит.

      На горных полянах большущее стадо овечье

      Белее тумана и снега белее лежит.

      Я в жизни любил странных женщин,

                                                                 вино и дорогу,

      Еще суету и столичные дрязги любил.

      Но время пришло возвращаться к родному порогу,

      И я возвращусь, коль дорогу еще не забыл.

      Высокая бурка небес упадет мне на плечи,

      Меня согревая теплом и ни в чем не виня,

      И коршун помашет крылами, и стадо овечье

      Пускай исподлобья, но все ж поглядит на меня.

      Нет, все-таки можно поспорить

                                                      и с роком, и с веком:

      Отец постарел, но улыбка не сходит с лица,

      И свет доброты – тот, что делал меня человеком,

      И ныне, как прежде, сияя, идет от отца.

      Он светел и чист, словно быстрые горные реки,

      И мудрость его велика и тиха, как гора.

      Все просто на свете: вот зло, вот добро, и вовеки

      Им вместе не быть – эта истина слишком стара.

      «Нету моей бабушки…»

      Нету моей бабушки,

      Нету!

      На ее могиле выросли травы,

      Над ее могилой висит звезда.

      А я, хлебнувший земной отравы,

      К ней опоздал. Уже навсегда.

      Нету моей бабушки,

      Нету!

      Она до сих пор стоит предо мной —

      Величайшей битвы со злом ветеран,

      Высвечивая, как рентгеном, мой путь земной,

      Излечивая меня от душевных ран.

      Нету моей бабушки,

      Нету!

      Только в этом, наверное, она не права,

      В остальном упрекнуть невозможно ее.

      И шумит на могиле ее трава,

      Словно осиротевшее сердце мое.

      Нету моей бабушки,

      Нету!

      «Не дается мне в руки слово…»

      Не дается мне в руки слово,

      Словно