Бабушкин внук и его братья. Владислав Крапивин

больше никогда… Ладно?

      – Ладно, – пообещал я, чтобы он не заплакал.

      – Ну, ты герой, – выдохнул Семка.

      Я сказал:

      – Герой – это когда боишься и все равно идешь, назло страху. А если не страшно, какое геройство?

      Семка и Вовчик замигали, обдумывая такую мысль.

      – Давайте скинем вниз эту доску, – насупленно предложил Ивка.

      – Грохот будет, взрослые прибегут, – рассудил Вовчик.

      – Ивка, не бойся, я правда больше не буду, – снова пообещал я.

      Но теперь я знал, что нарушу обещание. Меня толкала ненависть и… радость. Сейчас ты добегаешься, Лыкунчик!

      Я взлетел по лестничным пролетам на седьмой этаж. Лыкунчик не отставал. И я понял – не отстанет. Обогнуть шахту было нельзя: слева мятая арматурная сетка, справа нагромождение лесов.

      Я проскочил доску с лету, в один миг. И сразу обернулся, замер.

      Да, Лыкунчик не остановился. Азарт, видать, был сильнее ума. Или он просто не понял сгоряча, над ч е м этот мостик. Лыкунчик вскочил на доску – и за мной. Но… то ли доска прогнулась чересчур (он был тяжелее меня), то ли он как бы ударился о мой встречный взгляд. Замер посреди доски. Покачнулся и встал очень-очень прямо. И смотрел на меня во-от такими глазищами. И рот разинул…

      А я упирался каблуком в конец доски.

      Видимо, кто-то недавно двигал ее – конец, что лежал на кирпичах, был совсем короткий, сантиметров пять от края. И не надо никакого автомата. Чуть нажал – и…

      Никто не заподозрит меня. Я убегал, а он гнался! Я проскочил по доске, а он не сумел! Ни один человек не подумает, что я виноват, когда его, Лыкунчика, подберут внизу на груде битых кирпичей.

      Я смотрел на него неотрывно. Он все сразу понял.

      “Что, Лыкунчик, не хочется падать, да? А может, ты надеешься, что это не насмерть? Не надейся, здесь двадцать метров…”

      Да, ровно двадцать. Мы мерили, капроновый шнур специально принесли для этого. Он и сейчас здесь, в тайнике между двух кирпичей, мы спрятали для игры…

      Небо в оконных проемах было уже синее, весеннее. И солнце яркое-яркое. Но это было не его, не Лыкунчика, небо и солнце. Его была только черная квадратная глубина над доской.

      Лыкунчик беззвучно заплакал. Он не морщил лица, не жмурился, просто слезы побежали струйками из его вытаращенных глаз. И стали падать с подбородка.

      Потом он качнулся и замахал руками.

      – Сядь, дурак! – громко сказал я. – Сядь, схватись за края!

      Он сел. Захлопнул рот, закусил губу. Но из глаз все бежало. Куртка его была распахнута. Я вдруг увидел, как на серых брюках спереди, между ног, разрослось темное сырое пятно. Лыкунчик всхлипнул, уперся в доску руками и заерзал: наверно, хотел таким образом добраться до края.

      – Замри, балда!

      Конец доски опасно шевелился. Еще чуть-чуть – и вниз. Потянуть на себя? А если не справлюсь, только хуже сделаю? Или дерну – и сорвется другой конец?

      – Не двигайся!.. Не смотри вниз, закрой глаза!

      Он послушно закрыл.

      – Сиди и жди! Я сейчас…

      Отбежав, я