Твоя звезда. Наталия Терентьева

или истории театра ему всегда поставят. Герой курса, любимчик Арефьевой.

      – Люблю таких актеров, – потянулся главный режиссер и взъерошил короткие волосы. – Больше всего таких люблю. С пустой головой. Давай, садись. Рассказывай, где работал, что играл.

      – Медведя, – сказал Степа.

      – Уже хорошо. Водевиль чеховский, что ли?

      – Нет. Русская сказка.

      – Ну… Гм… Кусочек покажи.

      Степа пожал плечами – ему же хуже. Встал, отошел в дальний угол и со словами «Ах ты, Лиса Патрикеевна, сколько же ты мне раз дорогу перешла!» пошел на режиссера, заменяя, как и в спектаклях, все слова рыком.

      В дверь заглянула испуганная помреж:

      – Всё хорошо, Ильдар Гайнуттинович?

      Режиссер, смеясь, отмахнулся:

      – Чайку нам принеси!

      Степа остановился.

      – Ну, что же ты? Очень убедительно. А еще что-нибудь есть?

      – Да, – кивнул Степа и начал сцену из постановки, где он играл чеховского героя.

      У Чехова точно такого персонажа не было, драматург составил его из нескольких чеховских героев, мятущихся, томящихся, сомневающихся во всем – в себе, в жизни, в любви, в окружающих.

      – Подожди, подожди, – остановил его режиссер. – Ничего не пойму. Ты за двоих, что ли, разговариваешь?

      – За троих, – кивнул Степа.

      – Так в спектакле у вас было?

      – Нет. Ну, партнера же у меня сейчас нет…

      – Логично… – хмыкнул режиссер. – А ты оригинал. Ну, а что ты со своим «с» будешь делать?

      – Не знаю. Работать.

      – А почему раньше не работал?

      – Не получается, – честно сказал Степа. – Я так всегда говорю. Я его не слышу. Не слышу, что я неправильно произношу.

      – Я-я-сно… – протянул режиссер. – Хорошо. Ну… – Он подал ему руку, и Степа недоумевающе пожал ее. – Приятно было увидеть звезду воочию. Ты как, чувствуешь себя звездой? Зря, что ли, Мазоров метку поставил?

      – Уже нет, не чувствую, – ответил Степа.

      Хотел добавить, что звёзды, наверно, так не живут – в кредит, одиноко, неприкаянно, но не стал. И слова сразу не нашлись, и ныть как-то неудобно, не милостыню же он пришел просить, просто на работу хотел устроиться, хотя бы на разовые, чтобы играть что-то, репетировать, думать о роли. Чтобы появился в его жизни смысл.

      …Степа гулял до рано наступившей темноты, вернулся домой, радуясь, что опять не столкнулся в лифте с Верой, посидел на кухне, не включая свет. Налил себе вина, но пить не стал. Сидел и смотрел, как вспыхивает на высоком доме невдалеке красный сигнальный огонь. Чтобы вертолеты не врезались. Есть люди, летающие на вертолетах. А есть люди, летающие из окна… Вот только вчера ему снилось, как он летит, переступив порог своего окна, – не вниз летит, а вверх, легко, свободно, ощущая силу в теле, зная, как лететь, куда лететь, зачем…

      Степа подошел к низкому окну почти во всю стену, открыл его. Чуть-чуть перегнулся вниз. Две тонкие ограничительные жердочки, которые никак не помешают ни коту, захотевшему свободы, ни человеку, потерявшему равновесие в жизни и шагнувшему