Твоя звезда. Наталия Терентьева

так, значит? – засмеялся Мазоров, и за ним – все остальные. – Характер? Это хорошо. Когда ваш товарищ совсем без хребта… Наш товарищ, – поправился он. – Это не катит. Хотя с характером тоже не катит. Ну, поговори. Давай, давай!..

      Степа удивленно взглянул на Мазорова. Не таким он себе его представлял. Мазоров всегда играл таких замечательных людей, душевных, теплых, открытых…

      – Расскажи о себе, – кивнул ему Мазоров. – Хочу послушать, как ты говоришь. Ну?

      – Я окончил ГИТИС… – начал Степа.

      – Что сделал? – захохотал Мазоров.

      Степа замолчал.

      – А как же ты окончил-то с таким дефектом речи? Ты не придуряешься?

      Степа помотал головой, встал и хотел уйти.

      – Куда-а-а… Ну-ка, девки, в дверях встаньте и молодца этого мне не выпускайте. Ладно, придумаем. Озвучим. Отжаться можешь? Бегаешь, прыгаешь? Или каскадеров вызывать будем?

      – Шестьдесят раз, – сказал Степа.

      – Что «шестьдесят»? – не понял Мазоров.

      – Отжимаюсь шестьдесят раз, – как можно твёрже повторил Степа.

      – Ну, шестьдесят не надо, – ухмыльнулся Мазоров. – Машину водишь?

      – У меня нет машины.

      – Так и у меня нет машины! – засмеялся режиссер. – Разве это машина? Так, развалюшка какая-то… старьё прошлогоднее… Не водишь, значит?

      Степа опять помотал головой.

      – Ты правильно делаешь, что помалкиваешь, – кивнул Мазоров. – У кого учился?

      – У Арефьевой он учился, – подсказал кто-то.

      – Что ж тебя Людмила Григорьевна с таким дефектом выпустила? – покачал головой знаменитый режиссер. – Ну, ладно. Жаль. Тембр у тебя красивый. Если б таким голосом говорил мой герой, я бы не отказался. Ну что, давай мы тебя на всякий случай поснимаем…

      Мазоров кивнул помрежу, та – ассистенткам, те тут же сорвались с места, побежали готовить свет.

      – А то вдруг снимем тебя, а ты другой какой-нибудь окажешься. Ты работаешь, кстати?

      – Нет. Сейчас нет.

      – Вот и хорошо. Нам это даже удобно. А как снимешься у меня – если я буду тебя снимать, конечно, – Мазоров подмигнул Степе, – то и все театры за тебя драться будут.

      – А… какая роль? – Степа решил всё-таки спросить. Не оказался бы опять какой-нибудь медведь… С нечеловеческим рыком.

      Мазоров прищурился:

      – А ты какую бы хотел?

      Степа понимал, что знаменитый Мазоров – сам актер, и неплохой, о чем он думает на самом деле – не поймешь. О чем думает, что хочет сказать, что имеет в виду… Ничего не поймешь. На всякий случай отвечать тогда Мазорову не стал. Да и не такой он дурачок – понятно же, раз все собрались и смотрят, раз ищут и ищут и найти не могут, двадцать девять претендентов уже забраковали, значит, роль-то немаленькая, важная, скорее всего – положительная. На отрицательного героя его не позовут.

      Степа свернул из дворов в парк, шел теперь по широкой аллее, усыпанной листьями, и думал, что, наверное, самая большая загадка живой природы – это наш мозг. Но есть еще бо́льшая загадка – наша душа. Мозг силится понять, что такое он сам, что такое душа, есть ли она вообще, нисколько