Тангейзер. Юрий Никитин

сказал император поощрительно.

      – Приятно удивило, – сказал Тангейзер, – странное для германца сочетание чувственности с темой долга и верности слову! И вам это, как ни странно, удалось.

      – Я сам странный германец, – ответил император, – родился и жил в чувственном южном Палермо, где полно иудеев и сарацин с их образом жизни и культом наслаждений плоти… А долг и верность слову – это от сути германской нации. В общем, встретимся на пиру!

      Манфред взял Тангейзера крепко за локоть, вывел и прошептал:

      – Императору не докучай.

      – Да я разве…

      Манфред стиснул локоть и сказал еще тише:

      – Императору ничего не нужно объяснять долго. Он все хватает на лету, а долгие разговоры, когда уже все понятно и все сказано, его раздражают.

      Тангейзер пробормотал:

      – Именно потому он так много и успевает… Подумать только, знать столько языков!.. Читает старые рукописи диких иудеев и сарацин, у них же вообще даже букв нет!

      Манфред усмехнулся, сказал уже громче:

      – Иди, приготовься. За тобой придут.

      Пир закатили настолько шикарный, что уже по нему чувствовалось: все это остается, а они прямо из-за столов поднимутся в седла и выступят в трудный поход.

      Тангейзер чувствовал грозную музыку, разлитую под сводами зала, и хотя ее слышит только он один… а может, и не только он, она не становится тише.

      Манфред усадил его рядом с собой, что Тангейзеру льстило, но одновременно он чувствовал себя возле старого рыцаря некой птичкой Божьей, что чирикает себе беспечно да зернышки клюет на дороге, ну, понятно, что там за зернышки, а вот Манфред знает о мире чудовищно много, словно смотрит на него сверху, аки орел поднебесный.

      Возможно, таким и должен быть советник могущественного императора Священной Римской империи германской нации, как полностью звучит титул Фридриха, видеть не бескрайние просторы неведомых земель, от которых замирает дух, а проплывающую далеко внизу карту с четко очерченными границами королевств, графств, а также чужих империй.

      Император и эмир Фахруддин ибн ас-Саих сидят за одним столом и живо разговаривают, как старые друзья, шутят, смеются и ведут себя так, словно они и росли вместе.

      Тангейзер жадно присматривался к ним, а когда увидел, как молчаливые слуги подливают им в чаши красноватый напиток, с некоторым смятением поинтересовался у Манфреда:

      – Они что… пьют?

      Манфред сдвинул плечами.

      – А тебе что?

      – Да так… эмиру же нельзя?

      Манфред буркнул:

      – Почему? Здоровье ему позволяет. Кроме того, может быть, они оба пьют шербет!

      – Не похоже, – шепнул Тангейзер. – Я слышу запах вина…

      – Дьявол побери твой чуткий нос, – сказал Манфред беззлобно. – Да хотя бы и так, тебе что?

      – Не ругайтесь, – попросил Тангейзер смиренно. – Я думал, в исламе с этим очень строго…

      – Правильно думал, – ответил Манфред. – А ты не заметил, что здесь мы сами пьем меньше, чтобы не становиться посмешищем для местного населения? Все-таки пьяный…