Серп демонов и молот ведьм. Владимир Шибаев

время бегают твари, позорят семью. Хочешь, приедет с подлодки дед, и живи здесь. С кем хочешь. Хоть с парой валенок, – не удержалась Альбинка, и Эля скривилась. – А я пойду в подлодку, буду эс… экс… курсии указкой водить. Я дочка моря, – сказала вдруг Альбинка, и так ей стало страшно от детской памяти, что две здоровенные слезы бухнулись вдоль ее щек на цветной халат. «Зачем такой одела к разговору?» – разозлилась Альбинка на себя.

      – Я дочь морей, – повторила она, сжавшись. – А ты отца не любишь. Он чем виноват, не орет, не нудит, сует тебе деньги вместо меня, хотя сам как канатоходец на паперти.

      – Ты же его на дух не терпишь? – спросила дочь, округлив глаза. – Он нас бросил, ты зачем его… Он нас кинул спиваться, – крикнула вдруг Элька, подняв, как праведная ученица на уроке, руку. – Падать, плевать, якшаться с пьяными рылами у винного ларька – тебя! Меня, – забормотала дочь, – краснеть и бледнеть, как безотцовщину. Среди этих… в школе. Красавцев, самцов… швыряющих в тебя обертки фантиков, жвачек и презервативов. Потому что я – никто. Ты думаешь, в школах сейчас учат любить гордых и честных, детей моря? И ты. Я не люблю вас, – повторила дочь, хмурясь и морщиня щеки, – потому что отдали себя себе, а не мне. Этот променял быстренько семейную муку на газетную веселую свистопляску для пионеров и старух. Пока его дочка плелась с грязным рюкзачком позади всего гогочущего класса. Эта, – и Элька слабо махнула ладонью в сторону матери. – Отдала жизнь вальсу со своей мечтой. Или пьяному канкану.

      – Молчи! – крикнула Альбинка. – Как ты можешь! Ты почти адмиральская внучка.

      – Я внучка морей, – кисло скорчила рожу Элька. – В море и уйду с этой палубы, как простая рыбачка.

      – Ах! – воскликнула мать. – Ее бросили с рюкзачком. И где ж ее оставили, безотцовщину. В огромной трехкомнатной… даже… четырех… Где даже можно заблудиться, и призрак тебя не отыщет. Где в поисках ушедшей… на шаланде ветров… внучатки старый падающий от веса медалей на кителе дед обыскал все углы. Где ее ждут и любят. И даже этот отец, подкидыш несчастий, ублюдок невезучей судьбы… И тот через день таскает на жалкие свои газетные гонораришки своей Элечке фруктики и конфетки. Не мне. Тебе. Ты почему дома не живешь? – тихо добавила мать.

      Теперь из глаз девочки, которая, восемнадцатилетняя оболтусиха, всегда останется для мамы шестилетней крохой, в свою очередь вырвались две злые короткие слезы.

      – Я ушла, – сказала девчонка спокойно. – Ночевать иногда прихожу, потому что этот… бородатый зверь гонит. Других гладит… Я ушла. Иначе, – повысила дочка голос, – буду, как железный кусок торпедоносца или тральщика, без души и мозгов, отдавать честь по команде, совесть по разнарядке, а любовь, как дневальный картошку, распоряжением старшего по званию. Кто попогонистей, тому побольше. Как ты. Или возьмусь с утра до ночи тискать газетки, закрываясь ими от звериной жизни. Или совсем упаду годика через два в белой горячке, обнимая стеклянных человечков и зеленых собачек.

      – Мне стыдно, – тихо сказала мать. –