Как закалялась сталь. Николай Островский

с досадой подумала она, но, когда Павел не пришел и в следующие дни, ей стало скучно.

      Она уже собиралась идти гулять, когда мать, приоткрыв дверь в ее комнату, сказала:

      – К тебе, Тонечка, гости. Можно?

      В дверях стоял Павел, и Тоня его даже сразу не узнала.

      На нем была новенькая синяя сатиновая рубашка и черные штаны. Начищенные сапоги блестели, и – что сразу заметила Тоня – он был подстрижен, волосы не торчали космами, как раньше, – и черномазый кочегар предстал совсем в ином свете. Тоня хотела высказать свое удивление, но, не желая смущать и без того чувствовавшего себя неловко парня, сделала вид, что не заметила этой разительной перемены.

      Она принялась было укорять его:

      – Как вам не стыдно! Почему вы не пришли рыбу ловить? Так-то вы свое слово держите?

      – Я на лесопилке работал эти дни и не мог прийти.

      Не мог он сказать, что для того, чтобы купить себе рубашку и штаны, он работал эти дни до изнеможения.

      Но Тоня догадалась об этом сама, и вся досада на Павла прошла бесследно.

      – Идемте гулять к пруду, – предложила она.

      И они пошли в сад, а оттуда на дорогу.

      И уже как другу, как большую тайну, рассказал Тоне об украденном у лейтенанта револьвере и обещал ей в один из ближайших дней забраться глубоко в лес и пострелять.

      – Смотри ты меня не выдай, – неожиданно сказал он ей «ты».

      – Я тебя никогда никому не выдам, – торжественно обещала Тоня.

      Глава четвертая

      Острая, беспощадная борьба классов захватывала Украину.

      Все большее и большее число людей бралось за оружие, и каждая схватка рождала новых участников.

      Далеко в прошлое отошли спокойные для обывателя дни.

      Кружила метель, встряхивала орудийными выстрелами ветхие домишки, и обыватель жался к стенкам подвальчиков, к вырытым самодельным траншеям.

      Губернию залила лавина петлюровских банд разных цветов и оттенков: маленькие и большие батьки, разные голубы, архангелы, ангелы, гордий и нескончаемое число других бандитов.

      Бывшее офицерье, правые и левые украинские эсеры – всякий решительный авантюрист, собравший кучку головорезов, объявлял себя атаманом, иногда развертывал желто-голубое знамя петлюровцев и захватывал власть в пределах своих сил и возможностей.

      Из этих разношерстных банд, подкрепленных кулачеством и галицийскими полками осадного корпуса атамана Коновальца, создавал свои полки и дивизии «головной атаман Петлюра». В эту эсеровско-кулацкую муть стремительно врывались красные партизанские отряды, и тогда дрожала земля под сотнями и тысячами копыт, тачанок и артиллерийских повозок.

      В тот апрель мятежного девятнадцатого года насмерть перепуганный, обалделый обыватель, продирая утром заспанные глаза, открывая окна своих домишек, тревожно спрашивал ранее проснувшегося соседа:

      – Автоном Петрович, какая власть в городе?

      И Автоном Петрович, подтягивая штаны, испуганно озирался:

      – Не знаю, Афанас Кириллович. Ночью пришли