Любовь есть. Ясно?. Лариса Машкова

title>

      Поезд медленно покатил вдоль перрона, набирая скорость. В купе пожаловал вековой марш «Прощание славянки», брызжущий из динамика оптимизмом во славу очередного поколения соотечественников, а следом – мягкий женский голос диктора с пожеланиями приятного путешествия и прекрасного настроения.

      Я поудобнее располагаюсь у окошка на своей нижней полке, готовый расслабиться в предвкушении командировки в южные края. Слышу – бренчит мой телефон, а затем и голос жены:

      – Ну, тронулся?

      – Тронулся! – подтверждаю с радостью.

      – Под кондиционером не сиди, а то простынешь, – наставляет благоверная. – На станциях через пути не переходи, чтоб не отстал, – продолжает она ЦУ. – А как приедешь, сразу позвони.

      – Так точно, товарищ генерал, – рапортую я, вдохновлённый победоносным маршем.

      – Тебе вот привет от дочери. Хочешь с ней поговорить?

      – Да ладно, скажи, что я её целую.

      – А меня?

      – Тебя тоже.

      После института я устроился в НИИ. Работа – дом, работа – дом. Скучно это. Нашёл себе дело по душе. Много лет мотался по командировкам на строящиеся объекты: консультировал, исправлял, наставлял. Жизнь приобрела и смысл, и краски. А что в сидении дома да в кабинетах? Тоска! Сейчас мой ранг и возраст ограничивают передвижения по стране, нечастые поездки сводятся к переговорам на солидном уровне. В основном, приходится летать. На поезде давно не ездил.

      Я отправляюсь в Сочи. Такая работа всегда приятна, особенно, если твоего участия ждёт ещё и грандиозная предолимпийская стройка. Предстоящее ничегонеделание в пути – и вот тебе ощущение почти отпуска. Свобода!

      Напротив меня, на соседней полке, сидит симпатичная девушка лет двадцати. Поджав под себя одну ногу, она щебечет по телефону, который, будто бы прилип к её уху с тех самых пор, как она вошла в купе.

      До меня доносятся обрывки фраз: «… и тут я такая… От неожиданности чуть не упала…» – говорит она в трубку и так заразительно хохочет, что я невольно улыбаюсь. Опасаясь смутить девушку, отвожу взгляд. А там, за окном набравшего ход поезда, уже мелькают пейзажи гаснущего лета – ветки деревьев, изогнутые под тяжестью плодов, грибники с корзинками и предвестницы осени рыжие рябины.

      Стоп. Всё это было: в точности тот же пейзаж, такой же смех девчонки, её сияющие глаза, стук колёс. Только ещё не наступила эра смартфонов, соцсетей, доступных отелей, приличного сервиса, а девчонка рядом со мной – самая любимая, лучшая в мире, разъединственная!

      – За наш вояж! – она поднимает стакан, в котором жизнерадостно искрится шампанское под стать её глазам, излучающим мириады солнечных зайчиков, скачущих по стенам уютного двухместного купе, букету пахучих роз в трёхлитровой банке на фоне мелькающих за окном полей-лесов-берёз- оранжевых рябин.

      – Светка, за нас! – подхватываю я и целую её в щеки, шею, губы. Теперь я могу целовать её, сколько угодно, всю жизнь! Губы у неё горьковато-сладкие от шампанского. Такие же, как вчера, только впиваюсь я в них не под многоголосье «горько!» и не под прицелами десятков глаз, как вчера, а под стук вагонных колёс «и раз, и два, и три…»

      Лежать на узкой полке вдвоём, обнявшись, совсем не тесно, а очень даже здорово.

      – Знаешь, вот это, наверное, и есть счастье в чистом виде, – я говорю почти шёпотом и не могу справиться с дрожью в голосе. В голове опять всплывают слова, которые почти сутки будоражат душу: «И в горести, и в радости…» Всегда. Вместе. Волна нежности, до звона в висках, перехватывает дыхание, и я шепчу:

      – Никого, никогда не смог бы любить так, как тебя люблю.

      – А я тебя за это награжу, – улыбается Светланка. – Через семь месяцев, – напоминает она. – Сыном или дочкой! Рад?

      – Ты ещё спрашиваешь! – говорю я и целую её. – Вот, если бы пять лет назад, когда ты пришла в наш 9 "А", знал бы я про тебя, себя, про это утро… Свихнулся бы от радости!

      – И не пришлось бы вам, товарищ Профессор, так усердно выслуживаться – писать за меня контрольные, таскать портфель и терпеть злобных пересмешников! Да? – хохочет она и натягивает простыню на мою физиономию, пытаясь устроить мне «тёмную». Я сопротивляюсь, стараюсь в ответ тоже укутать свою жену, мы барахтаемся на узкой полке, в конце концов сползаем на пол и потом ищем мои очки.

      – Гэ Фэ, напоминаю: теперь со мной поосторожнее, – подчёркнуто важно говорит Светка и грозит пальчиком.

      – Тебе больно? – спрашиваю испуганно.

      – Нет. Но не забывай: сейчас я – хрустальная ваза, – отвечает строго Светка и опять смеётся.

      Гэ Фэ она стала называть меня ещё в девятом классе, поскольку я – Герман Фомин. Хотя до этого за мной давно и прочно укрепилась другая кличка – Профессор, благодаря которой, наверное, я и возомнил себя таковым в перспективе. Однако со временем то ли узнал себя лучше, то ли во мне что-то щёлкнуло и я изменился, но понял: не моя это стихия – сидеть за столом. Стал колесить по стране. Оказавшись в поезде, каждый раз