Стынь неба осеннего. Алексей Бондаренко

еще не хватало, – недовольно буркнул он, направляясь к избушке.

      В сенях будто Мамай прошел. На полу валялись ведра, кастрюли, капканы. Сверху немудреный охотничий скарб прикрывала оторванная полка. Развалена поленница дров. Охотник быстро вернулся к «Бурану», взял карабин и заглянул в избушку. Его встретило сиротливое разорённое зимовье: на полу валялась искореженная посуда, от пастели остались жалкие лохмотья.

      Охотник опустился на нары, закурил. Он стал сосредоточенно думать. Потом вышел на улицу и стал внимательно разглядывать снег.

      – Собак не взяли, – пожалел Петря. – Может, вернемся, Маркелыч?

      – Зачем?

      – Он еще спрашивает! – взорвался длинный. – Прикрючить вражину. Беды не миновать.

      – Тебе, Архипов, лишь бы крючить, – упрекнул охотник, поглядывая по сторонам.

      – Молиться на него?

      – Обмозгуем. Там видно будет.

      – Так все ясно: наливай да пей, – продолжал запальчиво Архипов. – Впрочем, я не настаиваю. Хозяин барин, избушка твоя. Только вот боюсь, что и в моем зимовье медведь тоже побывал. Я с ним валандаться не стану. Не на того нарвался.

      – Разошелся. Тоже мне, гроза! – остановил его Маркелыч, недовольно ухмыляясь.

      – Это тебе всяку тварь жалко, а мне плевать. Раз живем на свете, – выпалил Архипов.

      – Здесь аж четыре медведя было, – сказал Маркелыч, вздыхая.

      – Че-е-етыре!? Откуда столь! Ужас…

      – Глянь на отпечатки… Медведица с медвежатами. Пестун с ними.

      – Стерва… Заживо проглотит. Прижучим, – прошептал Архипов, опасливо оглядываясь.

      Маркелыч хвастовства не переносил. Своим удрученным видом он дал понять напарнику, что разговор окончен. Охотник обошел вокруг избушки, пристально всматриваясь в лес, вернулся в сени и, поставив карабин к двери, взялся наводить порядок.

      В сенях приладил на место полку, поднял с пола порожнее ведро, повертел его в руках, напахнуло кислятиной. Охотник все понял. Он вспомнил: последний раз уезжал из тайги больным. Обветренные и обмороженные руки распухли, поднялась температура, тело ломало и корежило, бросало то в жар, то в озноб. Маркелыч боялся, как бы ни слечь больным в избушке, торопился выбраться из тайги. На скорую руку собирал скарб. Но запамятовал, что в ведре осталось мясо.

      Архипов матюгался, крыл медведей, на чем свет стоит. Вышвырнув на улицу растерзанный матрац, стал растапливать печь.

      Маркелыч вышел на улицу, присмотрев низкорослую березку, стал обламывать мягкие прутья, чтобы сделать голик и подмести пол. Он медленно ломал их, складывая в пучок. И вдруг замер. Спиной охотник почувствовал жгучий посторонний взгляд. Его нервы напряглись, тело передернуло, стало жутко, не по себе. Затылком улавливать чужие глаза он научился на таежных тропах с годами. Это чувство знакомо ему. Сейчас он без сомнения угадывал, что за ним стоит зверь, готовый броситься, растерзать. И в подтверждение его мыслей рядом подозрительно скрипнул снег. Снова наступила тишина, гнетущая, раздирающая сердце…

      Охотник,