Страсть писателя. Повесть и рассказы разных лет. Димитрис Ноллас

ничего не пью!»

      «Понятия не имею, – равнодушно ответил бармен. – Ты отмечаешь, сколько ты выпил?»

      «Я? Ты же всё время держишь бутылку».

      Бармен зажёг сигарету, держа спичку в руке, пока она не погасла. «Кого ты сказал, ты ждёшь?» – спросил он, глубоко затягиваясь, словно кончик зажжённой сигареты мог осветить тёмную комнату.

      «Никого, – ответил его гость. – Я пишу книгу… Действие в главе, в первой главе, происходит в аэропорту ночью».

      «А почему? Что такого в аэропортах ночью?»

      «Ну вот а сейчас, к примеру? Такой вот абсурд!»

      «Так ты журналист, да? – вздохнул бармен. – Тоже профессия!»

      «Кто-то же должен», – произносит писатель, великодушно не обращая внимания на путаницу в профессиях.

      «Вот и я говорю. Это такая работа, про которую думаешь – слава Богу, что её делает кто-то другой».

      «Скажи-ка, ты, может, хочешь меня оскорбить?» – резко спрашивает писатель.

      «И в мыслях не имел, – говорит бармен, и слышится звук новой бутылки, которую он ему пододвигает, недооценив высоту стойки. – Я просто хочу сказать, что в темноте мало что удаётся».

      Те немногие, кто кроме них ещё сидят в зале, разом замолчали. Только синие отражения слепящих фар автомобилей, мчащихся по шоссе, напоминали об их присутствии.

      «Скажи-ка, – спрашивает бармен, – что ты обо мне думаешь?… Не сейчас, конечно, а вот до того, как ты меня увидел… Думаешь, я дурак? Я вот тебя спрашиваю, потому что у вас, у журналистов, есть чутьё, и вам видно, когда человек – дурак… Вот сейчас, к примеру, когда я с тобой веду философские беседы, ты можешь представить, какое у меня выражение лица, где руки? Можешь ты вообразить, что сейчас, вот в эту самую минуту, мы с тобой вот говорим, а тут за стойкой стоит на коленях изумительная возрожденческая красотка – знаешь, такая, с мелко завитыми волнистыми пышными тёмно-каштановыми волосами, с тонко очерченными губами – она стоит тут на коленях, и соски её груди – знаешь, такого редко-вишнёвого цвета – прикасаются к складкам моих брюк из ворса, и от того, как её окрашенные в розовый ногти скользят по моему паху, можешь ты вообразить, я тебя спрашиваю, насколько она обезумела от любви, что ждёт её за ширинкой моих обтягивающих брюк?»

      Писатель, или то, что должно быть в темноте писателем, молчит.

      «Что ты вообще, бедняга, можешь вообразить, – бармен шепчет, перегнувшись через стойку и выделяя каждое слово, – ты при включённом-то свете не представишь, где уж тебе теперь?»

      Свет медленно зажигается снова, прерывисто и с коротким визжащим шумом люминесцентных ламп. Пассажиры, кажется, выходят из летаргического сна или глубокого запоя. Делают пару шагов на месте, удивляясь, что тело ещё стоит на двух ногах, трогают голову и со смешанными чувствами находят её на своём месте.

      К месту, где стоял клиент, подходит полицейский и спрашивает бармена, указывая на пол: «Это что здесь?»

      «А я откуда знаю», – отвечает тот, небрежно выглядывая изза стойки. «Какой-нибудь писатель оступился в темноте», – добавляет он равнодушно, собирая бутылки и стаканы.

      «Ты какой