В любви и на войне. Лиз Тренау

виднелся проблеск света, настолько высоко, что до него нельзя было дотянуться и не было никаких сил взобраться. Бывали дни, когда она чувствовала, что просто не может так дальше жить, и, прогуливаясь вдоль реки, представляла себе, как, пробираясь через вязкий ил, отдается на волю холодного, бессердечного течения. Но она так и не набралась смелости. Ее мать-вдова, все еще не отойдя от собственной утраты, случившейся всего несколько лет назад, как могла старалась утешить дочь. Но ничто не облегчало боль.

      Постепенно друзья Руби один за другим отстранились от нее, сталкиваясь с постоянными ее отказами встречаться с ними в их когда-то тесной компании, и вскоре вообще прекратили приглашать ее или даже звонить. Она перестала вести дневник, потому что не могла придумать, о чем писать. Чувствовала себя пустой оболочкой, раковиной, выбеленной солнцем и соленой водой, вроде тех, которые можно найти на пляже. Трудно представить, что когда-то внутри нее скрывался живой организм. Руби уже не помнила, когда в последний раз смеялась.

      Но как она могла жить иначе? Без Берти она словно лишилась половины себя. Она не чувствовала себя живой. Она не испытывала никакого удовольствия от всего, что нравилось им делать вместе: ходить в паб, в кино. На танцы или на прогулки в лес. Она носила только черные или угольно-серые платья. Берти принес величайшую жертву, рассуждала она. Как по-другому она могла почтить его память? Если она будет носить что-то светлое, казалось ей, она оскорбит память мужа. «Так будет продолжаться всю мою жизнь до самой смерти. Только так и должно быть».

      Регулярные визиты к его родителям только обостряли их совместное переживание утраты и общее горе. При виде того, как убивается его мать и как стоически страдает отец, у Руби разрывалось сердце. Она выходила от них измученная, как будто дополнительно взваливала на свои плечи бремя и их потери. Покидая их слишком жаркий и душный дом, она запрокидывала голову вверх и жадно глубоко дышала, словно пытаясь черпать силы из свежего воздуха. Шаг за шагом, говорила она себе, день за днем. Скоро станет легче.

      Однако легче не становилось. Горе было по-прежнему таким невыносимым, что иногда перехватывало дух и на работе приходилось прятаться в дамской комнате, до тех пор пока ей не удавалось справиться с собой. Со временем ей удалось научиться делать вид, что все в порядке, день ото дня она набиралась опыта в том, как предстать перед миром с открытым лицом. Сначала эта маска была очень непрочной, настолько хрупкой, что грозила разлететься на куски при малейшем неосторожном слове или воспоминании. Но прошли дни, а затем недели и месяцы, и маскировка стала прочнее. И вот теперь, спустя два года, ее личина стала почти естественным выражением ее настоящего «я». В действительности же Руби уже не была уверена, кто она на самом деле.

      Однако она точно знала, что никогда не предаст память мужа. Как это случилось однажды, словно в приступе безумия, с мужчиной, которого она ни прежде, ни после ни разу не видела. Но саднящее чувство вины обжигало