Токио. Андрей Минеев

где было бы лучше, чем здесь. Тут я целый день лежу с книжкой и пью таблетки. Делаю вид, что заболела. Отец твой говорит, что я симулянтка и не хочу работать.

      Предчувствия у меня плохие. Вчера открылось кровотечение, но это я сама виновата. Гинеколог мне сказала, что я вряд ли смогу выносить. Но я и так рада. Значит, не зря лечилась. Значит, могу забеременеть. Сегодня решилась рассказать твоей матери. Она сказала: «Только не роди уродика». Слушать это мне было очень больно.

      Что мне делать? Мне очень плохо без тебя, солнышко! Я по тебе очень скучаю. Люблю. Целую. Твой котенок».

      Прочитав, вкусив горького хлеба чужой жизни, я задумался. Положил письмо под банку, взял горячий стакан, осторожно сделал глоток.

4.

      Раздевалка густо заполнена паром. Плеск воды, сыро и невыносимо душно. Голые солдаты толкаются и галдят. По вешалкам, лавкам и на полу разбросаны шинели, шапки, сапоги. Кучи грязного вонючего нижнего белья. Серые портянки, кальсоны с желтыми пятнами.

      Офицеры стоят в расстегнутых бушлатах. Шапки сдвинуты на затылок, мокрые от пота чубы и лбы. Равнодушно наблюдают. Некоторые подгоняют, ходят и покрикивают. Я перебираю от скуки солдатские военные билеты, водительские права, ключи, часы.

      Таджик прячется за дверью. Сложив горстью ладони и набрал из крана холодной воды. Выходит солдат осторожно, боясь поскользнуться на мыльном полу. Таджик выплескивает ему на спину. Тот вздрагивает и резко оборачивается.

      – Ты кого на… послал?! – гневно кричит таджик.

      – Я? – растерянно удивляется боец. – Это не я, товарищ прапорщик!

      – Не ты, да? Ладно, иди… – отпускает его таджик и, снова набрав из крана воды, ждет следующего.

      Доктор осматривает больных, делает перевязки. У многих на теле видны татуировки. На плечах, груди, спине наколоты черепа, драконы, хищные птицы, иероглифы.

      К доктору подходит симпатичный парень, у которого тело по пояс чистое, а ноги сплошь усыпаны страшными фурункулами.

      – Ноги, как у леопарда! – смеются офицеры и прапорщики, морщась от зловония, которое источает мазь.

      Юсупов хлестко бьет ремнем медленно одевающегося солдата. Тот сдавленно вскрикнул, исподлобья молча смотрит, кривя от боли лицо.

      – Это еще что? – притворно строго спрашивает медсестра, сидящая возле весов.

      – Ему нравится! – улыбаясь, заверяет ее капитан.

      – Все равно нельзя! – она грозит пальцем и громко кричит: – Взвешиваться подходим!

      К ней подходит толстый боец, увидев которого, она ахнула:

      – А ты куда? Тем, у кого недобор веса! Валя, смотри что! – она хлопает бойца по пузу, вокруг которого намотана нитка.

      – Что это у них за нитки? – спросил я.

      – Типа талисмана… – зевая, вздыхает Бардельера.

      В дверях появилась банщица в пальто поверх белого халата и истерично закричала:

      – Быстро выходим! Сейчас воду горячую выключу!

      На выдаче белья прапорщица с вещевой службы стоит окруженная солдатами. Некоторые стыдливо прикрывают