ППП – Психоз после полуночи. MrSl

её насыщение, она убила бы его без промедления.

      Только я, пожалуй, и знаю, каких усилий стоило этой бедной моей преподоватильнице, не выходить во двор своего огорода и не смотреть на бегающих в загоне крякающих птиц. Она привычно усаживалась дома в своё пружинистое кресло, сложив руки на коленях, и чуть покачиваясь, пыталась отвлечься на любимую книгу Маргарет Митчелл, подаренную ей когда-то другом по университету (любовь, которая так и не состоялась), а за домом громко гоготали утки, нарушая её душевный покой.

      Но вчерашним вечером всё изменилось. Не прошло и получаса, как она разъяренно кинула книгу на пол. Та упала шелестя зачитанными грязными страницами. Спрыгнула с места, словно под её, пока ещё умеренных размеров задницей развели костёр, и начала нарезать круги по комнате, не в силах смириться с терзающей её слабостью. Обычно в хождении по дому и бесконечному тереблению потных рук, которые к утру становились ещё и красными, проходила ночь. И всё равно, я знаю, в те минуты, что прошли в дороге от её дома до школы, она была счастлива, потому как думала, что сегодняшней ночью победила меня – маленькую необычную девочку, неспособную усвоить предложенный ею материал, из-за скудности детского ума. Счастлива, потому что не ощущала веса аппетитно зажаренной утки в своей сумке набитой книгами. А потом начался урок, и она с довольным от трепещущего ощущения сладкой мести, которая вот-вот должна состояться, назвала мою фамилию и тут же потянулась рукой к сумке. Её самодовольная улыбка стёрлась с лица лишь тогда, когда зубы вгрызлись в хрустящую зажаренную утиную плоть.

      А потом она смотрела на меня, такими жалостными, полными слёз глазами. Я как сейчас помню, тот её обречённый взгляд. И память её, вместе с поглощением долгожданной пищи, наполнялась утраченными моментами прошедшей ночи. Как она уверенно шагает по коридору, наступая на любимую книгу, и страницы её мнутся под её тяжёлой ногой. Как одним рывком достаёт из пня во дворе остро наточенный топор. Идёт в загон, где каждую из тех уток, она давно уже прозвала одинаково Мартой, и птицы разбегаются от неё к железной сетке, как будто увидели руку не кормящего их человека, а голодного волка забравшегося в утиный загон. Их реакция вполне обоснована, ведь от неё исходит запах. Запах безумия и смерти. Но ей то всё равно. И она хватает первую попавшуюся неудачницу-птицу, (час смерти которой настал с приходом, такой нежной днем кормилицы), и тащит её к полену прямо за шею. Та оглушительно верещит в ночи. Верещит последний раз в жизни, потому как острое лезвие топора одним лёгким ударом отсекает её тонкую шею от головы. Затем женщина кидает испачканный кровью топор на песок. Поднимает с земли утиную голову, которая продолжает дышать ещё несколько агонизирующих секунд, и смотрит, упиваясь от предвкушения в её потерянные маленькие глазки, а затем показывает утиной голове, как по двору, спотыкаясь и заливая всё вокруг кровью, бегает, как попало, её пока ещё не приготовленное,