Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых. Сборник

люблю «Очаковское», – подал голос Родион.

      – Специалисты, моб вашу ять, – говорю. – В наше время было одно пиво, «Жигулёвское», да и то не достать. Я пиво не любил, но даже те, кто любил, называли его «моча молодого поросенка». В стройотряде в Казахстане как-то удалось пробовать чешский «Будвайзер» в бутылках. «Жигулёвское» дотуда не доезжало, взрывалось по дороге.

      – Пиво? – растерялся хозяин. – Пойду спрошу у тёщи, может, у неё есть.

      Пока он ходил, мы с шефом обменивались впечатлениями.

      – Неплохо живут иранские бизнесмены, – говорит шеф. – Только пиво не пьют.

      – Они вообще пить не должны, потому как мусульмане, – вспомнил я что-то из жизни персов.

      – Да брось ты, ещё как пьют: и азербайджанцы, и татары, и абхазы – только наливай.

      – Так то советские, у аятоллы Хомейни с этим строго!

      – Вот они в Цюрихе и живут. Наверное, выпить любят.

      Вернулся хозяин с тремя бутылками: у тёщи нашлось пиво. С бокалами в руках мы отправились бродить по дому. Дверь на озеро вывела в зелёный травянистый дворик, и по мосткам, мимо летнего домика, мы подошли к эллингу с двумя висящими на подъёмниках яхтами. Тем временем на улице заметно стемнело. Комаров, однако, не наблюдалось. По мосткам направились обратно в дом допивать своё пиво.

      – Скоро придут гости, будет небольшая компания, – известил нас Сассон. – Вот и они!

      – А какой это год? – спрашивает Родион.

      – То ли восемьдесят девятый, то ли девяностый. Ты ещё не родился!

      – Да нет, уже родился, грудничком был.

      Так вот. Навстречу по мосткам приближался худощавый парень, на вид лет тридцати с хвостиком. Хвостик не на голове, прическа офисного менеджера типа яппи. Лет тридцати пяти – до сорока, скажем. От его уверенной манеры держаться, от запаха его одеколона веяло заграницей; собственно, это заграница и была. Одет он был в светлую рубашку без единой морщинки, светлые брюки и коричневые ботинки. Мне казалось, ботинки сами за себя говорили: «мы очень дорогие». На мгновение мне стало неуютно в своих джинсах и кроссовках, тем более что хозяин был одет приблизительно как и его гость, да и шеф, я вдруг заметил, тоже был одет вполне по-вечернему.

      – Он юрист, – шепнул мне на ухо Сассон, – а вот и его жена.

      На ней маленькое, на ладонь выше колен, жёлтое в обтяжку платье, с виду простое, но сама она увешана, как новогодняя ёлка: золотые цепочки, браслеты, серьги и перстни с блестящими камушками – все, правда, не массивное, а довольно тонкое и элегантное. Холёная женщина без возраста.

      Мы развернулись и все вместе направились в одноэтажный летний домик, который оказался не таким уж домиком: пара гостиных, одна побольше, другая поменьше, обставленных вполне по-городскому, обеденный зал с большим столом человек на 15 и туалет. В туалете я наконец-то почувствовал себя уютно: он напоминал мне наш дачный туалет в садоводстве на Карельском перешейке. Нет, конечно, там не было выгребной ямы и очка, прикрытого плашкой, выпиленной из широкой доски с ручкой, это был ватерклозет, но стенки