Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых. Сборник

бывшим мужем, она была замужем за сотрудником из нашей лаборатории – такая вот квадратура круга.

      Четвёртый член «четырёхугольника», мой друг и босс по комсомольской линии Володя сидел рядом с профоргом.

      Фёдор Иванович показал на свободный стул на торце стола.

      – Что это ты, Лёня, так ведёшь себя? Раньше за тобой такого не замечалось! – неожиданно говорит Фёдор Иванович в своей окающей манере.

      – А что такое? – удивляюсь я вслух, а сам судорожно перебираю свои возможные грехи.

      Какие у молодых специалистов могли быть грехи? Нарушение правил работы с секретной документацией? Вроде не было. Опоздания на работу? На проходной ни разу не ловили. Разговоры по телефону? Но я всегда помнил про надпись на аппарате: «Внимание, телефон прослушивается». Тем более после того случая, когда в лабораторию по внутреннему телефону (городской был только в кабинете начальника отдела) позвонила мама. Женат я ещё не был, жил с родителями.

      – Лёня, я тебя разыскиваю. Ты почему вчера дома не ночевал?

      Я стал мяться, объяснять, что вчера вечером телефоны-автоматы не работали, а сегодня ещё не успел позвонить. Выручил диспетчер, который возник на линии и сказал железным голосом:

      – Прекратите внеслужебные разговоры.

      Мама испугалась, повесила трубку и больше никогда мне на работу не звонила.

      – Фёдор Иванович, я ничего такого не делал!

      – На тебя жалуются, что ты ведешь антисоветские разговоры.

      – Я – антисоветские разговоры? Да ни в жисть!

      – А кто сказал, что в Советском Союзе медицины нет?

      Говорят, у человека два состояния в жизни: «всё – х-ня» и «полный п-ц»… Наступило второе. Я вспомнил тот разговор, была такая фраза… Антисоветские разговоры – это лишение допуска, лишение – это значит увольнение с работы. А отец, брат… Всем конец… Конец моим амбициям: будущей диссертации, карьере, и всё из-за какой-то ерунды! Прошиб пот, ноги ослабели, стоял бы – упал. А все сидят молча, брови насуплены, цвет лица Фёдора Ивановича сравнялся с цветом носа, как светофор, профорг смотрит в сторону, начальник – в пространство…

      Только что перед самым отъездом в Сочи меня подзывает начальник нашей лаборатории:

      – Сходи к Гребнёву в соседнюю лабораторию за документом. Он знает, что мне нужно.

      Вхожу к соседям, когда «чёрный полковник» Гребнёв обсуждает с молодёжью успехи советской медицины. Я забыл, за чем шёл.

      – В Советском Союзе медицины нет! Я прямо из больницы, тётке операцию делали. Это ужас: грязь, жуть, медикаментов нет, инструментов нет, персонала нет! – сказал я в пространство.

      – Ну, зачем же обобщать, это частный случай, – парировал Гребнёв ласковым голосом.

      – К сожалению, это система, – сказал я и впервые осознал ужас медицинского диагноза.

      Вот же, Гребнёв грёбаный, заложил! Чего ему не хватает, старому псу! Полтыщи в месяц огребает, ничего не делает, первый на морковку бежит, а всё