Анатомия сознания – II. Эссе о свободе воли. Маргарита Каменная

и помогаю маме с папой. Тогда почему так получилось, что тебя приняли в пионеры последней, ведь это несправедливо? Совсем несправедливо. А был ли учительницы выбор не принимать меня в пионеры? Нет, не было. В пионеры приняли всех. Тогда зачем она пугала, что не примет?

      Кто отравил мне пионерское счастье? Мой мозг, задававший десятилетнему ребенку провокационные вопросы, но при этом не позаботившийся о словаре. Банально, мой словарный запас был меньше тех вопросов, которые вставали передо мной через чувства и ощущения. Но разве мозг виноват в том, что он такой любопытный? При этом вопрос о несправедливости ситуации меня занимал мало, смутно я знала уже на него ответ: у меня было полгода подумать над этим. Я вот вопрос про учителя…

      С этой нерешенной дилеммой мой мозг отправлял меня на летние каникулы, но какой ребенок будет думать, когда вас ждет лето, дача, лес, поле – счастье, одним словом. Понятно, что я о нем вскоре забыла, так и не начав даже раздумывать, однако мозг не забыл и весь неизрасходованный в тот день кортизол он восполнит в полной мере в средней школе, куда, собственно говоря, я и переходила.

      Вот если бы папа не выключил телевизор на самом интересном месте и не включил тем самым мозг? Наверное, он включился бы на каком-нибудь другом интересном месте, но мы бы с ним думали уже о другом. Проснулся бы он годом раньше или годом позже, вопрос не в этом: мог ли он не просыпаться вообще? Наверное, да, если бы не подвернулось ничего интересного. А может случится такое, что ничего интересного не случится в жизни? Скорее нет, чем да: влюбленность – это, как минимум, всегда переживательно, а любовь – это бесконечно к переживанию. А что значит проснувшийся мозг? Может быть, спит не мозг, а наше тело? Если последнее верно, то папа весьма действенно включил мне мозги.

      Однако, вернемся к драке. Вот что интересно, единственным кто сумел оценить ситуацию драки как со стороны другого, так и со стороны себя, своих мотивов и поведения, был – Скуратов, ибо Исусика из себя он изображал весьма и весьма целенаправленно. Это был мальчик из очень многодетной семьи, их там было что-то около семи, включая родителей. Учительница говорила, что о Скуратове надо заботиться, помогать, у них такая большая и бедная семья, и мы, дети, таскали ему в первом классе тетрадки, ручки, карандаши. Ох, уж мне это советское детство полное чистых, доверчивых и непробужденных душ. Однако у Скуратов был проснувшийся мозг, и как бы я не любила его самого, его осмысленность не уважать не могла.

      Так можно долго разбирать наши первые сознательные мысли, которые потом находят подтверждение в наших поступках, пусть даже спустя годы, когда мы о них совсем забыли.

      Но все-таки ещё две вещи. В день драки я заметила, точнее выделила для себя из всех одноклассниц одну – Оксанку, оказавшуюся самой активной и живой, громче всех защищавшей Андрюшку и целенаправленней всех отозвавшейся на предложение учительницы не дружить со мной. И ещё одна мысль занимала меня: «Я же девочка?! Почему все жалеют мальчика?»

      В общем,