Анатомия сознания – II. Эссе о свободе воли. Маргарита Каменная

потребовала объяснений. Справедливость была восстановлена: плохого отчитали, хорошему – вернули его.

      Учительница ушла в класс. И началось самое интересное: у хорошего мальчика оказалось оторванным полногтя от пальчика. Выяснилось, что мальчики умеют плакать, хотя им совсем не больно, ибо если бы было больно, то закричал бы во время драки, заметили бы боль во время разговора с учителем, но нет. Это была постфактумная демонстрация последствий, призванная сгладить то унизительное положение, в котором он очутился: быть побитым девчонкой – это не айс! Спасибо, папа: ты подарил мне сильное тело!

      Все внимание и сочувствие резко переключилось на пострадавшего, учителя снова вмешали в ситуацию как судью. И меня осудили. Учитель, наверное, призвал ребят не дружить со мной, сами бы до этого мы не додумались в том нежном возрасте… и его послушались! Но кто? Девочки! Девочек хорошо помню, особенно одну, самую активную – Оксанку М.. Наверное, и мальчики тоже, но этого я не помню. Я помню другое, точнее другого, которому уже в том юном возрасте я повесила эпитет: лицемерная тварь! И откуда только таких слов набралась? Возможно, в детстве в моем мозгу это прозвучало куда более коротко и эффектно, но мысль была четкая: сволочь! Это слово точно было из моего словаря, но ещё не лексикона. В общем, эмоцию эпитета я помню, но словесного выражения в пространстве у нее не случилось.

      Фамилия у мальчишки была Скуратов… и вот он был злой мальчик, именно, злой. Я была в общем-то хорошая, послушная и добрая девочка, но в тот день плохо поступила. Знала, что дразню и дразню намеренно, но к этому были причины, ибо меня прежде довольно продолжительно дразнили, и вот наконец пришел мой час поквитаться. Внешне я поступала плохо, но внутренне – восстанавливала какую-то там детскую справедливость. Чего я не поделила с Андрюшкой, бог его помнит, но в детском саду мы были друзьями. В этом своем поступке я, натурально, пользовалась свободой воли, ибо отдавала отчет в своих действиях: одна в коридоре перед бассейном, где-то там в большой рекреации шум и гомон, окно, свет, какой-то сундук и под ним что-то блестит, бусинка… Ага! Выхожу в большой коридор, нахожу глазами Андрюшку, торжествующе улыбаюсь, ибо предвкушаю, меня замечают: «Смотри, что я нашла?» И драку я помню, помню многое, помню покадрово – это было весело и красиво, помню и Скуратова, который больше всех подзуживал и проявлял активность, помню, каким огнем горели его глаза, как жаждали они драки, какое уважение в них светилось, когда мы встретились взглядом.

      Если бы я заранее знала, что мое озорство примет подобный оборот? Полагаю, что все равно бы сошкодничала, ибо в своих внутренних мотивах билась за справедливость и до сих пор не считаю себя сколь-нибудь виноватой. А то, что ситуация приняла форс-мажорный оборот и в нее вмешался учитель, который, не имея времени на долгий психоанализ, как и мой папа, управился быстро, так это лишь подтвердило правоту действий отца: всеобщее осуждение мной было принято без