Кипарисовый крестик. Георгий Шевцов

на пол!

      – Да будет тебе, друг мой. Встань.

      Екатерина подошла ко мне и тронула за плечо.

      Я поднялся с колен.

      Передо мной стояла невысокая, дородная женщина, с голубыми, как мартовское небо, глазами, и сильно напудренная.

      Она куталась в горностаевую накидку.

      В помещении было холодно.

      – Наслышана. Наслышана. Говорят, ты Баркова превзошёл? Не прочтёшь нам со Светлейшим что-нибудь?

      Я смотрел на Екатерину, не в силах отвести взгляд, и не заметил, как поморщился Потёмкин.

      – Матушка, в моих стихах мат-перемат, а ты ведь высоким штилем пишешь свои письма Вольтеру.

      – Друг мой, а ты думаешь мы со Светлейшим не матюкаемся? Ну не кобенься, почитай нам.

      И я прочёл!

      Как ты ебалась, Катерина,

      Садилась жопой и пиздой;

      Как хуй сосала и молила:

      – Еби ещё, ещё родной..

       Дрочила хуй своею попой,

      И сделав пальчиком массаж;

      Ты целовала меня в жопу,

      Пиздою влажной рот зажав.

      Я хуй дрочил, дрочил тобою,

      Он весь испачкан был в говне,

      А ты елозила пиздою,

      Измазав спермой губы мне.

      Ещё любила между грудей,

      Зажав, дрочить и мять мой член;

      И для моих упревших мудей,

      Был так заманчив этот плен.

      Как ты ебалась, Катерина,

      Я грудь упругую сжимал;

      Впивалась пальчиками в спину

      Так, что от боли я стонал.

      Как ты упруго выгибалась,

      Когда я хуй в тебя вонзал;

      Залупа в матку утыкалась,

      Твой стан со стоном опадал.

      Ты становилась в позу «рака»,

      Ты подставляла мне пизду,

      Но хуй засовывал я в сраку,

      Да, в жопу слаще, чем в манду.

      Сопротивлялся хую сфинктер,

      Я в жопу с силой член вводил;

      И с вожделением инстинкта,

      Сжимал, когда я выходил.

      И хоть тугой была посадка,

      В утробу воздух  проникал;

      И с  характерным звуком анус,

      Из жопы газы испускал.

      А я натягивал со стоном

      Пизду, и в жопу, ты еблась,

      И, на конец, обосралась!

      На хуй, с разорванным гандоном!

      Екатерина изменилась в лице, грудь высоко вздымалась, дыхание стало хриплым и тяжёлым.

      – Матушка!

      Потёмкин сверкнул на меня косящим глазом.

      – Матушка, ты утомилась сегодня. Не пора ли на покой.

      – Постой, погоди Гриша. Я ещё хочу поговорить с гостем.

      Потёмкин, шаркая жёлтыми сапожками по мрамору, отошёл к окну.

      – Приревновал – Екатерина улыбалась.

      И я не удержался.

      – А дозволь, матушка, с вопросом нескромным обратиться?

      – Спрашивай,