Пути неисповедимые. Елена Александровна Кашина

разномастные стулья, выгоревшие обои, пятно на потолке из-за протечки крыши, цементный пол. Умылась над раковиной у входа и спустилась в вестибюль.

      Дежурная оставила записку: «Прошу подождать», и они отправилась в столовую. Обед ничем не отличался от стандартного обеда на заводе. Катя спросила, лучше ли обеды в Городе.

      – Нет. Такие же. На каждый день меню везде одинаковое.

      Разговорились. Миловидная женщина лет сорока постоянно улыбалась, и улыбка красила её лицо.

      – Нравится вам здесь? – спросила Катя.

      – Здесь не с кем поговорить.

      Катя сказала, что ей надо сделать кое-какие покупки, а ещё хочется помыться и вечером пойти на концерт – у неё есть билет. Дежурная рассказала, как добраться до ближайшего магазина, и наказала поторопиться, если хочет принять душ – вечером горячую воду могут отключить. Посетовала, что заводские все разбежались, опять не явились на обед, остались голодными.

      Когда вышла из метро, предъявила билет и через турникет прошла на площадь, до начала концерта оставалось ещё полчаса, но публика там уже толпилась группами. Удивило разнообразие раскраски лиц: на лбу три чёрные линии перечёркнуты красной; синяя или красная звёздочка на щеке; раскрашенные в два, три и даже четыре разных цвета губы; извилистые линии, стрелки, разноцветные кружочки, почти у всех красный кружочек под левым виском. Желая ей хорошо повеселиться, дежурная гостиницы, вынув из рабочего стола коробочку с помадами, предложила:

      – Хочешь нанести знаки?

      – Нет.

      А теперь ловила на себе недоуменные взгляды: похоже, у неё одной на лице не было никакого знака.

      Народу набилось доотказа, приходилось делать усилия, чтобы людская масса не затолкала в середину площади. Стемнело. Засветились светильники-древки флагов; от направленных на него прожекторов ярко засиял Храм Абсолюта. Из трансляторов загремел гимн. Людская масса запела. Затем минута тишины. За сценой на фоне Храма опустился прозрачный занавес, и Храм стал просматриваться как бы сквозь дымку.

      На огромных экранах по сторонам площади воспроизводилось всё, что происходило на сцене. С каждым номером усиливались грохот музыки, мелькание света и накал эмоций зрителей.

      – Ты, ты, ты, – тыча в публику и бесстыдно вертясь, пела почти обнажённая певица в черных туфлях, чёрных перчатках по локоть, с белыми перьями на голове. – Ты красив, здоров, ты весел – ты сейчас моя звезда, на сегодня я твоя.

      – Ты меня хочешь, ты меня хочешь, я знаю, знаю, знаю – ты меня хочешь, – гремел подхваченный всеми припев.

      Публика свистела, раскачивала воздетыми вверх руками.

      Затем под музыку в танце на сцену попарно выплыли жеманные, женственные юноши, а вслед за ними мужчины, подчеркнуто мужественные с накачанными мышцами рук, ног, плеч, торса. К мужчинам присоединились подобного же вида женщины: мужеподобные и удивительно женственные. Сцены ухаживания, ревности, смены